Ссоры у них такие же шумные, как в итальянском кино, разве что говорят они не на итальянском, хотя Луизе с её темпераментом пошло бы изучать этот язык.

Луиза довольно худая, её внешность совершенно не сочетается с нравом. Ей бы быть моделью, прекрасной и красивой, но вместо этого она кому угодно трёпку задаст, испепелит одним только взглядом! Но, если её не злить, то Луиза – само очарование. Я с ней ни разу не ругался и не горю желанием. Мэтт тоже не любит, кода они ссорятся, а потому всегда извиняется и решает вопросы уже не криками. Никогда в жизни они не дрались, да и представить это невозможно – брат мой никогда не ударил бы девушку, да и сама Луиза никогда не позволит над собой издеваться.

Внешностью мы с братом разные. Если он высокий, широкоплечий и накаченный, с короткими каштановыми волосами и зелёно-карими глазами, то я куда меньше по росту и на много проще по телосложению. У меня такого же оттенка волосы и глаза, хотя на солнце они выгорают быстрее и начинают отдавать рыжиной сильней, чем у него. Из-за увлечением музыкой, я меньше гулял и моя кожа светлей. Брат же с загорелой кожей почти всегда, потому как Луиза часто настаивает на необходимости всяких косметических процедур, в том числе солярий.

Собственно, так я и живу, разве что три раза в неделю хожу ещё в музыкальный кружок после уроков. Там я обзавёлся друзьями, которые всегда терпеливо слушают, как я ошибаюсь при игре.

В этот момент Эдгар рассмеялся. Я не понял, что весёлого я сказал, а по тому попросил Блэка мне объяснить.

– Может ты и считал их друзьями, но… не спорю, они могут быть хорошими товарищами, но никто из них никогда не давал тебе такой простой совет? Это видно по твоим мозолям, на сколько ты упорно тренируешься, а значит с техникой нет проблем.

– Ты сказал слово видно,– я толкнул его в бок,– Значит ты претворяешься?

– Да,– Эдгар продолжал улыбаться,– Я всё вижу, даже лучше тебя!

Мне было смешно сейчас, но потом я понял, что он не шутит. Да, Эдгар не видит так же, как и большинство, но он видит иначе, по-своему, можно сказать, нутром. При первом же знакомстве, стоило мне только заикнуться про музыкальную академию, как он твёрдо сказал, что я поступлю. Эдгар каким-то чудом видит меня насквозь, чувствует меня и понимает даже лучше, чем сам себя понимаю я.

Но это не касалось только его эмпатии. Я всё больше убеждался в том, что музыка действительно живёт в нём и он чувствует и видит её. Это довольно сложно описать, было просто какое-то странное чувство понимания того, что выразить словами мне не удавалось.

– Я ведь всё вижу,– он повернул голову в мою сторону, перестав смеяться,– Только вижу не глазами. Но это и не важно, тебе ведь и не глаза мои нужны.

Эдгар прав. Я всегда думал, что мне не хватает навыков, что мне нужен кто-то, кто бы видел мои ошибки и поправлял меня, довёл до автоматизма, но какой в музыке может быть автоматизм!? Я верил в то, что у меня мало опыта, только вот опыта у меня достаточно, даже с излишком. Я просто ставил всех выше себя и гнался за тем, чего нет.

Но теперь я понял, в чём ошибался. Теперь я знаю, в каком направлении мне нужно двигаться. Отныне я не буду ставить себя ниже, занижая свой настоящий уровень.

Мы с Эдгаром разошлись ещё в парке. Он планировал вернуться домой, а меня ждали домашние дела и домашняя работа, но по-настоящему мне не терпелось вновь оказаться в музыкальном классе и показать всем то, на что я способен на самом деле!

Наступил май. Все начинали говорить об экзаменах, о поступлении, и я стал невольно бояться. Мой самоуверенный приход на репетиции отменился, и я вновь пришёл зажатым и скованным. Только вот стоило моим пальцам коснуться клавиш, как я вспомнил Эдгара. Его лицо и силуэт появились в моём сознании так чётко, что я просто не мог играть и дальше так же плохо, как и всегда.

Я запнулся, запутался в нотах и промедлил несколько секунд. Никто не удивился и все продолжали играть дальше, но вскоре я вновь вступил в общую игру и уже не ошибался. Я играл так, как играл вместе с Эдгаром. Будто бы он стоит здесь, около меня, и играет на своей скрипке. Конечно, Эдгара тут не было, вместо него была другая девушка, но я играл именно с ним, с Эдгаром Блэком.

Я не заметил, как все вдруг остановились и только я один продолжал играть. Все смотрели на меня, широко раскрыв глаза. Действительно, кажется я сумел перейти на новую ступень и теперь они это видят и слышат.

– Ты всё это время от нас скрывался и решил показать талант под конец учёбы или реально за пару дней научился играть вот так?

Это был один из моих знакомых, который улыбался, глядя на меня. Только вот я не ответил. Ещё секунда тишины и вдруг учительские хлопки раздались в зале. Я вздрогнул от неожиданности.

– Если ты подготовишь композицию, а ты её, конечно же подготовишь, будешь участвовать в конкурсе. Он городской, думаю, победа в нём поможет тебе поступить в не самое плохое место.

Я не верил своим ушам. Никогда до этого мне не предлагал участие и тот единственный раз я участвовал по собственному желанию вопреки советам учителя. Не раздумывая я согласился и, когда основное занятие кончилось, я остался, чтобы подобрать композицию. Выбор пал на Стефана Геллера – Листок из альбома. Не сложная композиция, лиричная, но не такая длинная, как Мендельсон и, по словам учителя, для соревнований городского уровня может подойти.

Я забрал ноты произведения себе для разбора. Теперь передо мной стояло две задачи – разобрать Яна Сибелиуса и Стефана Геллера. Оба эти композиторы не так известны и их редко играют на соревнованиях, но всё же это, как мне кажется, куда лучше, чем играть одно и то же.

Собственно, не прошло и недели, как я стал видеть изменившееся к себе отношение. Почему-то все, кто до того были моими друзьями, начали отдаляться. Это касалось всех, кого со мной связывала в первую очередь музыка и желание учиться в одних из лучших музыкальных колледжей и академиях. Когда я понял, что всему виной зависть, а до того они просто не видели во мне конкурента, меня охватила злость. Я удивлялся, когда видел тень улыбки в те, моменты, когда я всё же ошибался, я слышал этот шум за спиной и мне становилось обидно.

Никогда я не относился к ним плохо из-за их навыков и, даже когда я порой обижался, то всё равно не думал как-то злиться, но это изменившееся отношение заставило меня задуматься.

Эдгару я не сказал ни слова о том, что у меня происходило в школьной жизни, но он это замечал. Иногда прислушивался ко мне, терпеливо ждал, когда я переставал играть, но вслух не говорил ничего. Эдгар знал, что меня выдвинули на участие в соревнованиях, несколько раз я играл при нём эту композицию.

– Я не хочу выступать,– твёрдо сказал я.

Мы сидели в буфете на первом этаже, а над нами был зал, где мы практиковались игре. Эдгар пил кофе и ел булочку с маком. Я же купил себе чай и порцию сырников со сгущёнкой.

Мои слова заставили Эдгара отвлечься от еды, и он даже слегка поперхнулся. Видимо, совершенно не этого он ждал от меня.

– Почему?– я даже расслышал упрёк в его голосе.

– Не могу. После того, как я стал лучше играть, я потерял друзей. Понимаешь, они…

– Это не друзья, Оливер. Друзья, настоящие друзья, будут рядом вне зависимости от того, лучше ты или хуже. Им важны не твои умения, а ты сам.

– Но… мы столько лет общались… я не могу их бросить…

– А они смогли. Я вижу каждый день, как это тебя ломает, но я не вмешиваюсь,– Эдгар выдержал небольшую паузу, а после сменил тон,– Я вижу твой потенциал и твои возможности, и я не боюсь, что когда-нибудь ты станешь лучше меня. Наоборот, я бы гордился своим другом. Ты ведь общаешься со мной, хотя я на порядок лучше играю. Тебя это не обижает, верно?