Он был прав. Ни грудь, ни бедра у нее не были развиты. Несмотря на длинные волосы, любой, кто увидел бы ее теперь, в старой блузе Хёда и в его штанах, счел бы ее мальчиком.

– Лицо у тебя не мальчишеское, – задумчиво произнес Арвин. Он словно читал ее мысли. – Слишком красивое. Губы слишком розовые, глаза слишком знающие. – Он кивнул сам себе, словно окончательно поверив, что не ошибся. – Да-да. Сомнений нет. Ты ведьма.

В том, что Гисла не ведьма, Арвина убедило вовсе не ее пение. Но песня Гислы не оказала на него того же действия, что на Хёда: тот сидел в восхищенном оцепенении, пока Гисла пела Арвину балладу Сонгров – гимн своего народа, прославленных певцов и музыкантов.

Когда она допела, Арвин нахмурился: его подозрения лишь возросли, и он совершенно запутался. Он с ужасом слушал, как она поет, ибо верил, что она лишит его воли и силы, а потом уничтожит. Пока она пела, он держал в руках лук и целился ей прямо в сердце.

– Я вижу картины… но силы в них не больше, чем в моих собственных мыслях, – признал он. – Песня рассказывает историю. Вот и все. Но эта песня красива. Чиста и нежна. Я хотел бы послушать еще. – Он снова нахмурился, с подозрением сощурил глаза. – Быть может, в этом и кроется хитрость. Твое пение чарует. Ты хочешь зачаровать… и уничтожить юного Хёда.

– Нет тут никакой хитрости, Арвин, – отвечала Гисла, но он ей не поверил.

Он отослал Хёда в дальние комнаты пещеры и всю ночь сторожил Гислу, пообещав, что наутро отведет ее к человеку по имени Лотгар.

Она свернулась клубочком в своем гнезде, желая заснуть, но не смогла сомкнуть глаз под взглядом Арвина, сверлившим ей спину.

– Ты же знаешь, что он все слышит. Куда бы я его ни послал, он все равно все слышит. Но в этот раз я прошел через лес, подошел прямо к нему, а он и не знал, что я вернулся.

Она ждала, не зная, что сказать, не понимая, чего он от нее хочет.

– Лотгар тебя не обидит.

– Пусть обижает, мне все равно. Но только вели ему действовать быстро. И разить наповал.

Он крякнул:

– Ты странное дитя. Лотгар может от тебя отказаться.

Она знала, что не откажется. Но ничего не сказала.

– Он захочет узнать про твой дом. Лучше все ему рассказать.

Перед глазами возникли выжженные поля, разрушенная деревня. Что такое дом? Родной край? Земля под ногами? Или дом – это люди? Она не спросила.

– У меня нет дома, – прошептала она.

– Зачем ты здесь? – спросил он, снова одолеваемый подозрениями. И страхом.

Лишь поняв, что он боится, она решилась ответить.

– Не знаю. Я это место не выбирала. Вся моя семья умерла. Я тоже хотела умереть, но море меня не приняло. Меня не принял Один. И смерть. И никто не примет. Ни ты, ни кто‐то другой.

Ее голос звучал так жалобно, что она мысленно обругала себя, но, когда Арвин снова заговорил, тон его смягчился:

– Дочь Сонгров, ты не можешь остаться здесь.

– Я и не хочу здесь оставаться, – сказала она.

То была и правда… и ложь. Ей не хотелось иметь ничего общего с Арвином, но очень хотелось остаться с Хёдом.

– Хёду это во вред, – прибавил Арвин.

– Почему? – спросила она, уже зная, чтó он ответит.

– Все его чувства притупляются, когда ты рядом с ним.

– Все его чувства? – Нет, неправда.

– Все чувства, кроме зрения, – уточнил Арвин. – Когда он видит, то уже ничего не слышит. Не чувствует. Словно мучимый жаждой пьянчужка, он хватается за то, что считает чудодейственным эликсиром. Ты не можешь петь ему вечно. А как только ты замолчишь… он снова погрузится во тьму.

– Значит, я не буду ему петь, – пообещала она.

Он презрительно фыркнул.

– Ты все твердишь о рунах. Ты за них боишься? Я не умею писать слова. Не умею читать. Я не знаю твои глупые руны, – сказала она.

Он свирепо уставился на нее, но она продолжала, надеясь его убедить:

– Хёд говорит, ты хранитель пещеры. Мне твоя пещера не нужна. Мне совсем ничего не нужно… кроме, может, еды да места для сна. – Ей хотелось есть. Аппетит возвращался.

Быть может, это значило, что она снова ценила жизнь и потому не хотела умереть. Плохой знак. Прежде она уже ценила и свою жизнь, и жизнь тех, кто был ей дорог. Этого больше не будет. Но ей нужно было где‐нибудь жить.

– Я вовсе не знаю руны, – повторила она. – Я знаю лишь песни.

То были неправильные слова. Или Арвин уже принял решение. Лицо его словно окаменело, голос прозвучал твердо:

– Ты его уничтожишь. Ты должна уйти. Здесь тебе оставаться нельзя.

Арвин сидел в кресле у огня и не спускал с нее глаз. Но в конце концов его одолела дрема. Храпел он так громко, что Гисла почти всю ночь пролежала без сна, ко всему безразличная, неспособная ни на что решиться. Хёд был бессилен: она не могла остаться с ним, если этого не хотел Арвин. Зато она могла снова сбежать. Пожалуй, Хёд услышит ее… но не вернет ее обратно. Ему некуда ее возвращать.

– Я могу пойти куда угодно, – громко сказала она, пытаясь себя подбодрить.

Она была сильной. И храброй. Но тут Арвин всхрапнул, и у нее защипало глаза от слез.

– Могу. И пойду.

Она поднялась с вороха шкур. Арвин не проснулся. Она подошла к столу, на котором аккуратным рядком лежали ножи, взяла один из них и сунула за веревку, на которой держались ее штаны. А потом вышла из пещеры в лунную ночь, под сень стоявших в молчаливом карауле деревьев. Она где‐нибудь спрячется. Быть может, найдет себе другую пещеру. Или просто будет шагать, пока у нее не останется сил на раздумья. Она решила спуститься с холма обратно к пляжу, на котором несколько дней назад ее нашел Хёд. Она пойдет вдоль берега, это проще, чем карабкаться по скалам. Дойдя почти до самого моря, она вдруг услышала за спиной голос Хёда. Подпрыгнув от неожиданности, она тут же зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

– Не уходи, – сказал он.

Переведя дух, она зашагала дальше, вперед, к месту, где камни сменялись песком. Хёд шел за ней.

– Здесь опасно.

– Он не позволит мне остаться, – сказала она.

В ее голосе звучало обвинение, но Хёд не стал оправдываться и спорить.

– Позволь ему отвести тебя к Лотгару, – тихо сказал он. – Лотгар – достойный человек и добрый ярл. У него есть жена и дочери. Народ любит его. Под его опекой тебе ничего не угрожает.

Слезы вернулись, в глазах снова закололо и защипало.

– Я бы лучше осталась с тобой. – Это признание вырвала у нее ночная тьма. При свете она бы такого не сказала.

– Я бы тоже этого желал, – прошептал он. – Но, быть может… это не лучший выход для нас обоих.

– Я не буду петь, обещаю, – сказала она, и слезы покатились из глаз, побежали по щекам, растаяли на одолженной у него блузе. То же самое она обещала Арвину, и он не поверил ей.

– Я не дал бы тебе сдержать обещание. Я бы каждый день молил, чтобы ты мне пела. И Арвин об этом знает. Он боится, Гисла. И я тоже боюсь. Не тебя… себя самого.

– Тогда я уйду. Зачем ты пошел за мной? Почему просто не дал уйти? – крикнула она, смахивая слезы.

– Здесь ты в опасности. Безопасно лишь в кланах и в храме… но на самом деле и там тоже полно опасностей.

– Мне плевать на то, что со мной будет.

– Если тебе плевать… позволь Арвину отвести тебя к Лотгару. Жизнь в храме лучше любой другой жизни, – настаивал он.

– Лучше жизни в пещере?

– Я не буду вечно жить в той пещере. Однажды… я тоже приду в храм. Арвин учит меня рунам. Когда‐нибудь я стану хранителем.

– И придешь в храм?

– Да. Я приду на Храмовую гору и попрошу, чтобы мне разрешили стать хранителем. И тогда мы снова встретимся.

– Не давай обещаний, Хёди, – прошептала она. – Я не хочу тебя ненавидеть.

– Не хочешь? – В его вопросе зазвенела надежда.

– Нет, – выдохнула она. И остановилась. Дальше идти было некуда. Ее ступни уже ласкал прибой. – Раз в Сейлоке больше нет дочерей, значит, я – ценность? Значит, кто‐то захочет взять меня себе? Зачем же мне в храм?