— Малыш, я не тот, кто любит нежно, — прошептал он мерзко, грубо толкаясь снова.

Чангюн едва не задохнулся и не выблевал все содержимое, когда головка больно уперлась едва ли не в самые гланды. Слезы обиды текли по щекам. Хотелось умереть от причиненного унижения, исчезнуть, просто не существовать. Он отчаянно царапал мощные предплечья, но это никак не спасало. Что заставило вечно спокойного Хосока так мерзко поступить? Хотелось, чтобы это скорее прекратилось, но больше того, чтобы Кихён никогда в жизни об этом не узнал. Чангюн не мог себе представить, что с тем будет. Что будет с ними обоими… Со всеми, если на то пошло. Ведь Хёнвон тоже в стороне не останется от такого предательства.

Мальчишка смирился, в рот катились соленые слезы, обжигая потрескавшиеся губы, а руки безвольно повисли вдоль тела. Пытка не прекращалась. Губы дрожали, дышать стало тяжело, слюна ручьем стекала по подбородку, но Хосоку этого как будто было мало, он не пытался остановиться, только ядовито хихикал сквозь стоны.

Струя теплой спермы ударила в глотку, Чангюн подавился, но Хосок издевательски сжал его челюсть, чтобы тот ничего не выплюнул, заставил проглотить. Мальчишка только боязно закашлялся, а потом его все-таки стошнило прямо на кровать. Хосок не обращал на него внимания, смахнул несуществующие пылинки с брюк, поправил рубашку и волосы, после чего вышел за дверь, кинув на прощание:

— Раньше ты делал это лучше.

Чангюн не двигался, склонил голову, сквозь застывшие слезы рассматривая запачканную простынь. Он уже даже не плакал, только решился единственный раз свезти рукавом с подбородка остатки перемешанного с рвотой семени. Он не понимал, сколько времени уже так сидит на коленях, мажа пальцами собственную рвоту и сминая простынь.

Снова открылась дверь. Кихён долго не мог понять, что происходит, не решался даже подойти, осматривая беспорядок в комнате и неподвижно сидящую фигуру. Он осторожно хлопнул замком, и Чангюн чуть передернулся, но остался в своей позе. Кулаки мужчины сжались, ногти больно врезались в ладони, а к глазам прилила кровь.

— Кто? — прошипел он сквозь зубы.

Чангюн прочистил горло, снова потекли слезы, капая на руки. Он открыл рот, а из него вырвалась очередная рвота.

— Кто?! — переспросил Кихён более требовательно, уже и забыв о том, что с ног до головы мокрый и грязный.

— Хосок…

Раздался звон битого стекла, затем хлопнула дверь так, что затряслись стены. Кихён вылетел в коридор, и Чангюн в голос зарыдал от собственной глупости и трусости. Он не хотел видеть, что будет дальше, ведь звериный рык не предвещал ничего хорошего.

========== 5. Безликий ==========

Глаза Кихёна затмила слепая ярость. Он метался в узком коридоре, не зная, куда же ему бежать сначала, со злости ударил кулаком в стену, переводя дыхание. Тело колотило в ознобе, пальцы похолодели, жгло сбитые костяшки. Он не хотел, но четко видел, как Хосок заходил в комнату, расстегивал ширинку и, наверняка, просил все сделать тихо. Зачем он трогал Чангюна? Трогал ЕГО мальчишку.

Горло обожгло рыком, волосы прилипли к потному лбу. Он убьет подонка. Точно убьет и только потом спросит, зачем же все это было. Но разве для этого нужна причина? Разве можно это хоть чем-то оправдать? Кихён молча выбил дверь в комнату напротив ногой, осмотрелся, но так никого и не увидел. Послышались звуки постукивающей ложки о стенки чашки. Серьезно? Хосок собрался после такого чая попить?

Кихён огрызнулся в очередной раз, сцепил зубы до хруста и, чеканя тяжелый шаг, подошел к дверному проему кухни. Хосок сидел за столом один, Хёнвона рядом не было. Оно и лучше — не увидит смерть своего любимого ублюдка.

— Ну что, тварь? — процедил Кихён, сжимая кулаки. — Аппетит после секса появился?

Хосок отвлекся от чашки, спокойно положил ложку на стол и взглянул на приятеля, чуть наклонив голову. Кихён перехватил его взгляд и уставился в глаза — ничего не соображающие глаза, в которых застыл вопрос. Кихён выпрямился, весь напрягся, как звенящая струна, и замер, изучая лицо и ситуацию в целом. Взгляд опасный, колкий, в нем явное желание убить, разорвать. И эта ненависть повисла в воздухе тяжелой взвесью.

— О чем ты говоришь? — Хосок не решился даже встать со стула, а руки уцепились за край стола. — Ты снова решил, что мы с твоим братом не пара? Да мы и не спали вместе уже пару недель…

— Поэтому ты это сделал?! — взревел Кихён, ударяя кулаком по двери. — Решил оторваться?! Чего тебе не хватает?! Думаешь, что так меня унизить сможешь?

Хосок в замешательстве поднялся на ноги и развел руки в стороны, показывая всего себя, что, мол, я и переодеться не успел. Кихён на это никак не отреагировал, даже насмешливо не фыркнул. Дикая ярость расползалась по венам вместо крови, делаясь густой и горячей. Кулак вновь впечатался куда-то в створку кухонного шкафа, полетели осколки, кожа на пальцах лопнула, но Кихён не чувствовал этой боли, не чувствовал вообще ничего. Вся его боль и переживания сейчас находились рядом с любимым мальчиком, который не мог даже самостоятельно поднять головы.

Необдуманное движение для Хосока оказалось ошибкой. Кихён резко подался вперед, как грациозная пантера, схватил чужие запястья и жестким коленным тычком по бедру заставил согнуться. Руки оказались в захвате на пояснице, и Хосоку ничего не оставалось, кроме как шлепнуться грудью на стол.

— Ты надеялся, что все пройдет бесследно? — шипел Кихён на ухо, жестче прижимая своим весом к столу. — Странно. Я думал, ты умнее.

Голос Кихёна совсем на грани слышимости, и Хосок безошибочно узнал эти нотки истерики, полной потери контроля. Так он бесился лишь однажды, когда узнал, что его любимый младший братик нашел себе отдушину в лице того, с кем старший делил постель еще в юности. Кихён тогда кричал на Хёнвона, что он берет использованный товар — никому не нужный, поношенный. Хосок понимал, что в тот момент в его приятеле говорила лишь ярость, но все равно кривился от каждого брошенного слова. Он, как никто другой, знал, что Кихён никогда не скажет люблю или переживаю, но вместе с этим знал и то, что тот умеет любить и переживать. Догадки подтвердились, когда в его жизни появился Чангюн. Что случилось сейчас — Хосок решительно не понимал, хоть и отчаянно пытался.

— Можешь объяснить? — простонал Хосок со смятой щекой. — Или ты убить меня собрался?

Хосок понял, что спросил глупость, когда одним уверенным движением Кихён скинул все со стола. Послышался звон битой посуды, а затем вообще все звуки стихли. На горле сомкнулась петля из столовой скатерти. Тяжелое колено упиралось в поясницу, грозя ее сломать, а зубы, казалось, готовы были разорвать ушной хрящ. Язык вываливался изо рта, стало совсем нечем дышать, потекли неконтролируемые слюни. Руки панически хватались за хлопковую ткань, но ноги от бессилия уже начали разъезжаться в стороны.

— Не смешно тебе, сука? — полушептал Кихён, сильнее затягивая петлю. Он то и дело дергал, пытаясь поставить Хосока на ноги, но тот только хрипел и клонился ниже. — Хочешь со мной такое же проделать?

Хосок прохрипел и сомкнул зубы, прикусив распухший язык. По горлу словно растекался горячий металл, попадая в легкие. Цветные переливы на полузакрытых веках вторили ударам сердца. Все ярче и ярче. Если Кихён и в самом деле ждал ответа, то точно бы не дождался. Впрочем, он не ждал. Его точно так же, как и чертова скатерть, самого душила ярость. Он не нашел ей другого выхода. Только через чужую боль. С пугающей силой ткань затягивалась на горле, но боль от унижения так и не проходила. Казалось, она только множилась, росла, густела. Первобытная ненависть, заставляющая слепнуть, не видеть мучений, только наслаждаться ими, пропускать через собственные пальцы, через голову, через пустые глаза…

Хосок за всю жизнь и в силу своей профессии видел многое, слышал в свой адрес немало угроз, но никогда не боялся так, как сейчас. Сейчас он даже не мог объяснить, чего именно он боится. Оставить Хёнвона? Отсутствия возможности узнать, за что его мучают… Или взаправду убивают… Мир сузился до микроскопических размеров, дышать стало совсем нечем…