— Скрыл?! Какого черта, Хо? — прикрикнул он, уже не стараясь говорить тише. — Меня никто и не спрашивал! И какое отношение имеет самоубийство нашего отца к собаке на кухне?! Может… Не знаю… Может, это было на улице.

— Может, — нехотя пожал плечами Хосок, однако не согласился. — Но почему вы ничего не слышали?

— Что ты от меня хочешь?! — психанул Кихён, толкая в плечо. — Чтобы я остался этой ночью с тобой и тоже послушал?

Но Хосок с ехидной усмешкой приподнял темные брови.

— Я рад, что ты сам это предложил.

Самое забавное было в этой ситуации, что мальчишек не нужно было упрашивать остаться вдвоем. Оно и верно. Им не приходилось бы прятаться, если бы такие ситуации складывались чаще. Кихёну пришлось немного пригрозить Чангюну, чтобы тот оставался честным, но по лицу видел, что парень сам в себе не очень уверен. Чангюн старался. Честно старался отказывать Хёнвону, но находился в плену собственных ощущений. Как можно сказать, что ты не хочешь, когда очень даже хочешь, чтобы его руки настойчиво ласкали между ног?

Сухой кустарник противно скреб стекло. Хосок смерил комнату буквально в несколько шагов, дернул раму и обломал проклятые ветки. Сам промок от сильного дождя, но со скрежетом справился. Он еще немного постоял, поразмыслил и все же решил загородить окно шторами. Пусть пыльными, но это лучше, чем увидеть того, кто ненароком ночью заглянет в комнату с улицы.

Кихён смотрел на Хосока, как на сумасшедшего, видел, как он заламывает пальцы и оглядывается на шторы, поправляет, чтобы не было даже щелки, и только после этого садится рядом.

За Хосоком наблюдалась странная привычка. Он не очень любил тактильный контакт, не любил нежностей, но когда переживал или волновался, то всегда сам тянулся к человеку, сидящему рядом, чтобы потрогать кожу, перебрать пальцы. Это его немного успокаивало.

Повинуясь чужим ладоням, настойчиво разминающим плечи, Кихён скинул рубаху и удобно устроился на животе, подбив руки под щеку. Его такая привычка вполне устраивала. Довольно удобная привычка.

— Не трудно тебе? — все же спросил он, когда заметил, с каким рвением тяжелые руки движутся по спине.

— Нормально, — с долей профессионализма ответил Хосок, будто всю жизнь этим занимался. — Хоть чем-то занять руки. Впрочем… Как всегда.

— Тогда можешь не жалеть и нажимать сильнее.

Хосок улыбнулся, но только потому что давно хотел облапать хоть кого-то, кроме Хёнвона. Было приятно перекатывать натянутые мышцы и пытаться прощупать ребра. Спина с едва выделяющимися лопатками настолько радовала взгляд, что невольно забывалась сама причина, по которой Кихён остался с ним в комнате.

— Не люблю я эти бабские разговоры, — вздохнул Хосок, усердно сжимая натянутую кожу. — Но хочу признаться, что иногда очень тебе завидую.

Кихён улыбнулся и поерзал по руке щекой. Хосок действительно редко откровенничал. За эти несколько дней в поездке, казалось, они все узнали его немного с другой стороны.

— Серьезно? Завидуешь мне?

Хосок кивнул.

— Да. Чангюн такой милый и… покладистый, что ли. Иногда мне не по себе, что ты на него ругаешься.

Смутившись, Кихён глянул в сторону двери. Да уж, о шумоизоляции тут не слышали. Некого винить, кроме своего вспыльчивого характера.

— Вы оба слышали, да? Я был слишком груб?

Хосок наплевательски пожал плечами, умолчав, что он действительно иногда переживает за Чангюна, после чего приспустил штаны, чтобы удобнее размять поясницу.

— Лишняя строгость, — завуалированно ответил он. — Думаю, что он и без этого все понимает. Дело скорее в Хёнвоне. Он тот еще манипулятор.

— Но ты его любишь, — закончил за него мысль Кихён и рассмеялся.

В ответ Хосок больно ущипнул за приоткрытую задницу, и Кихёну пришлось замолчать, чтобы шикнуть от боли.

— Если бы не любил, то давно убил бы, — ехидно посмеялся Хосок и шлепнул ладонью по раскрасневшейся спине.

Оба напряженно замолчали, когда услышали скрип петель, но тут послышались шаги и голоса мальчишек. Спустилась вода в туалете, а потом снова все стихло.

— Вот видишь, — махнул Кихён рукой в сторону двери. — Никаких шорохов и собак. Может, вы точно так же нас слышали?

Но Хосок яростно замотал головой и увалился рядом, подложив руки под голову.

— Подожди, — ответил он, взглянув на часы. — И я не обещал, что они будут. Я лишь говорил, что они были.

И пока старшие пытливо выжидали собачьего воя, младшие занимались тем, что разглядывали старые книги на полках. Хёнвон что-то рассказывал про то, как любил читать в детстве. Точнее, не то чтобы любил, ему, скорее, приходилось это делать, так как у родителей не хватало времени. Чангюн в это время пытался настроить старый приемник: а вдруг бы обнаружилась любимая волна с молодежной музыкой, которую они любили слушать в Вашингтоне.

Захлопнув очередную книгу и чихнув от забившей нос пыли, Хёнвон опустился на кровать, спружинил на ней пару раз с зажатыми между ног руками. Глазами он бы сейчас перевернул весь дом в поисках хоть чего-нибудь интересного, но к концу дня — началу ночи — сил уже не оставалось. Парень достал из своей сумки небольшой походный набор, в котором лежали расческа, всякие резинки разных размеров, гели для волос и умывания. Он подполз к Чангюну сзади, заглянул через плечо и приложился губами к шее. Тот только повел плечом, продолжая крутить бесполезные ручки на приемниках.

— Ты плакал? — скромно спросил Хёнвон, и Чангюн снова от него отвернулся.

— Нет.

— Можешь не скрывать, я же слышу твой хриплый голос.

Чангюн нервно зарычал. Он ненавидел, когда его считали тряпкой, только потому что он так сильно любит Кихёна. Да, он плакал, но это совершенно никого не касалось.

— Я же сказал тебе, что нет!

Хёнвон примирительно выставил ладони, после чего его пальчики легко вплелись в мягкие волнистые пряди. Безотказный прием: Чангюн всегда расслаблялся, когда трогали его волосы. И Хёнвон это знал, потому бесстыдно пользовался. Вот и сейчас накручивал прядки на палец, заматывал резинками, делая из прически совершенно безобразного ежика.

— Не кричи. Нет — значит, нет, — тихо прошептал он, а затем все же повалил друга на себя, оторвав от бестолкового занятия. Чангюн пробовал возмущаться, барахтал руками и ногами, пытаясь перевернуться, словно неуклюжая черепаха, но Хёнвон перешел к самому запрещенному приему — щекотке. — У кого тут самая сладкая попка?

Мальчишки смеялись довольно громко, катаясь по кровати и подминая под себя постельное белье. Они словно забыли, что приключилось с ними днем, забыли, как пришлось оправдываться перед старшими. Им нужно было слишком мало, чтобы почувствовать себя детьми. А может, такими они и были. Играючи, Хёнвон коснулся губ Чангюна пальцем, смял их на бок и попробовал поцеловать. Тот отстранился и даже выпутался из объятий, сев в кровати.

— У тебя, Вон-а, — ответил он тихо на давно заданный вопрос, и Хёнвон вопросительно поднял бровь. — У тебя самая сладкая попка.

Хёнвон цокнул языком и закатил глаза. Вот и поиграли.

— Ты же знаешь, что я не это хотел услышать. Зачем ты так?

Взгляд Чангюна действительно виноватый, заставляющий все понять без слов. Хёнвон не стал расспрашивать, приподнялся, чтобы стянуть покрывало, после чего они вместе шмыгнули греться под одеяло.

— Не обижайся, просто мы уже достаточно сегодня начудили, и я обещал, — оправдался Чангюн, но Хёнвон прервал его, приложив палец к губам.

— Забудь, я просто хотел поиграть, вот и все. Думал, что ты будешь не против.

Чангюн поджал губы, долго мялся, складывая слова в предложения, старался сформулировать все так, чтобы вопросов больше не осталось. Хёнвон заинтересованно смотрел на него, даже иногда немного улыбался. Это придавало уверенности.

— Вон-а, можно я тебе объясню один момент? — собравшись, начал он, сжав кулаки под одеялом. — Понимаешь, если из-за наших с тобой тайных игр мы с Ки поругаемся, то он все равно останется твоим братом. Между вами ничего не изменится, только вот я ему стану никем. Впрочем, как и тебе, ведь мы не сможем больше видеться.