– Да? – Она просияла. Ему нравится!

И его тихая, послушная жена приняла новый образ и докурила сигарету до конца.

Теперь она постоянно курит и не может бросить – милая, славная Вера. И он любил её именно такой. Вот эта её жертвенность приковывала его. Она и раздражала его, и пленяла. Таких больше не было. Представить свою жизнь без неё просто невозможно – без этого слабо тлеющего огонька в её сердце, без касаний её руки, без её робости и нежности, без того редкого вида любви, которая ничего не требует, а просто хочет быть рядом и всё разделить – и радость, и беду. И пьянку.

На её теле полно синяков – и это его вина. Это его кулак со всей силы врезался ей в лицо, а потом молотил вдоль и поперёк. Вера, молчаливая, кроткая, снова чем-то ему не угодила, и из глубин его нутра волной поднялось уже знакомое неукротимое бешенство. Его жена, которая в такие дни ходит как тень, старается быть невидимкой, опять что-то сделала не так, опять попалась ему под горячую руку.

Она старается передвигаться по дому чуть ли не на цыпочках, чтобы не вызвать его дикой ярости, но порой достаточно одного неловкого движения, чтобы произошёл взрыв.

Протрезвев, он ужасался самому себе, искренне каялся и просил прощения за свои пьяные буйства. Он не мог понять, что за чудовище вырывается на свободу и почему оно может поднять руку на беззащитное любимое существо.

– Вера, Верочка моя, любимая… – бормотал он, прижимая к себе её податливое хрупкое тело, нежно гладя тёмные синяки, – прости…

Вера прощала. И верила. Оправдывала своё имя. Но и он, и она знали, что в следующий раз всё повторится сначала.

Недавно, чтобы быть с ним на одной волне, она впервые взяла рюмку и потихоньку начала выпивать вместе с ним…

Милая Вера…

Мирка совсем другая. В ней уже сейчас заметен характер. Она далеко пойдёт, его девочка.

Когда он бывал трезвым, отношения между ним и Мирой были ровными и дружелюбными. Они вместе смотрели фильмы, потом взахлёб обсуждали их, делились впечатлениями. Как истинный киноман, Олег советовал дочери, какой фильм выбрать для просмотра, рассказывал, чем этот фильм понравился ему самому. Частенько, усевшись рядышком, они любили затаив дыхание следить за увлекательными биатлонными гонками – спринт, преследование, эстафета – жаркие это были состязания!

Но когда Олега накрывал период безудержного пьянства, всё менялось. Мира старалась как можно меньше бывать дома. Чтобы не видеть беспричинный гнев отца, робкие заискивания матери, не слышать звон рюмок, не ощущать стойкий запах никотина. Она никогда не знала, что сегодня вечером ждёт её дома – спокойные и дружные родители или разъярённый отец и замученная его приступами мать.

Мира подразделяла жизнь на два периода – пьяный и трезвый.

Трезвый период был великим благом и отдыхом для сердца. Она начинала чувствовать их любовь, их интерес к себе и участие в её школьной жизни. Они становились такими родными, такими живыми, самыми-самыми близкими и любимыми!

Помнится, отец однажды нарисовал ей декорацию к инсценировке стихотворения «Старуха, дверь закрой!» Они вместе трудились весь вечер – Мира рассказывала, что должно быть нарисовано, а отец кивал, и его рука уверенно чертила нужные линии.

– Ну-ка, прочитай ещё раз, так веселее рисовать, – говорил он с улыбкой, и Мира громко начинала:

Вскоре на бумажном плакате красовалась настоящая русская печка, возле которой разворачивалось действие.

Он очень хорошо рисовал, как настоящий художник!

А мама помогала читать с выражением стихи. Подсказывала, где какое слово лучше выделить. «Ветер, ветер, ты могуч!» – по-актёрски декламировала она, а Мира слушала и повторяла: «Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…»

В доме царили мир, лад и уют.

Трезвый период был блаженством. Так хотелось удержать эти дни в руках, растянуть их, чтобы они никогда не кончались!

Но Мира уже начинала понимать, что желает невозможного.

Когда наступал трезвый период, она по инерции ощущала радость. Но с некоторых пор эта радость приобрела оттенок безнадёжности. Мира уже не испытывала простого чувства «всё хорошо». Давно не верила, не надеялась, не ждала. Хорошее всегда было замутнено ожиданием плохого. Трезвый период не навсегда. Он обязательно кончится. Скоро всё хорошее рухнет, как карточный домик, и сменится привычной картиной пьянки. Вот отец весёлый, сильный, трезвый – и вот отец на кухне в майке, злобный и агрессивный, с неизменной рюмкой в руке. И мать, как мышка, несмело опрокидывающая свою рюмочку. Глаза их мутнеют, становятся стеклянными, и Мириному здравому смыслу не пробиться сквозь них.

Тогда она сбегала из дома – вырывалась на свободу, как узник из клетки. В школе от скорбного семейного быта её отвлекали многочисленные конкурсы, а в свободное время – художественная школа. Сначала мама предложила записать её в музыкальную, рядом с домом, но туда ходили все, а Мира не хотела быть как все и выбрала художественную, которая располагалась на другом конце города.

Она с удовольствием занималась росписью по дереву, а позже всерьёз увлеклась иконописью.

А вечером по-прежнему сбегала к мальчишкам во дворе, чтобы освежить навыки самозащиты.

В десять лет родители разошлись. Жить вместе стало невыносимо. Отец остался один в опустевшей квартире, мама вернулась к Ульяне Фёдоровне, а Миру решено было на время отправить к овдовевшей бабушке по отцу.

«Время» затянулось на год. И этот год оказался для девочки очень спокойным и счастливым. Да уж, Мире было с чем сравнить! И хотя признаться в этом было как-то неудобно (Мира чувствовала какую-то маленькую долю предательства), но факт оставался фактом – у бабушки жилось здорово. Она баловала её, дарила красивые вещи, вкусно кормила, а по вечерам они вместе устраивались перед телевизором и смотрели интересные фильмы.

Придя из школы, вымыв руки и переодевшись, Мира обычно усаживалась за стол, хватала с тарелки ломоть хлеба и с набитым ртом начинала рассказывать школьные новости:

– Представляешь, ба, у нас ребята одну девчонку дразнили, а я подговорила всех устроить им бойкот. С ними два дня никто не разговаривал! И в конце концов они перестали её обзывать. Это я придумала, и все меня послушались…

– Молодец! – хвалила бабушка, наливая дымящиеся щи. – Правильно поступила, по справедливости! И негодяям этим хороший урок преподала.

– А ещё я к классной ходила разбираться, за трояк по английскому. Представляешь, я всё ответила, а мне тройку влепили. Ну, я это так не оставила! Ирине Сергеевне всё объяснила, она англичанку позвала, и я ещё раз при них рассказала этот текст. И мне тройку исправили на четвёрку!

Бабушка, сидя напротив, удивлённо качала головой.

Слушая рассказы Миры о школе, о том, как она оспорила несправедливую отметку по английскому, как защитила одноклассницу, которую за форму щёк называли бульдогом, Екатерина Сергеевна одобряла её поступки. И даже узнав, что как-то раз внучка смогла увести за собой весь класс вместо урока на прогулку, не ругала её за непослушание, а, наоборот, делала выводы, которые очень радовали Миру:

– Это хорошо, что ты не такая, как твоя мать-размазня. В тебе есть и характер, и сила, и уверенность. Всё у тебя будет, как ты захочешь, ты всего добьёшься!

В общем, Мира с бабушкой прекрасно понимали друг друга и жили душа в душу.

Иногда Мира навещала свою прабабушку Таисию Андреевну – мать покойного Александра Михайловича.

Девочка любила перемену обстановки, поэтому с удовольствием отправлялась в гости. Там она познакомилась с Дашей – своей ровесницей, прабабушкиной соседкой.

Даша пришлась весьма кстати – ведь к этому времени из подружек у Миры осталась одна Элька. Алина недавно переехала в новый район и ушла из школы. Конечно, во дворе Миру окружала целая толпа друзей-пацанов, но они никак не могли заменить подружку-девочку. С мальчишками же не поделишься девчачьими секретами, они не будут плести модные фенечки и слушать в плеере душещипательные песни…