- Я не знаю, как дождалась...
- Где он, где? Позовите его, товарищ...
- Отчего не сообщали по радио?.. Я так беспокоилась...
- Э, пустяки какие... - ответил мужской голос.
Басов узнавал все эти голоса, но он уходил от них, отошел к противоположному борту и перевесился через перила. Далеко внизу на зеленых волнах колыхались рыжие пятна мазута, и крутая стена танкера, ломаясь, уходила на дно.
"Хорошо, что у Котельникова есть жена и ребенок, - думал он, разглядывая свое зыбкое отражение на поверхности воды. - И к Гусейну пришла желтенькая. Как она бросилась к нему... Нужно бы уйти куда-нибудь на время стоянки. Тяжело смотреть, и тут уж ничем не поможешь. Уйти в каюту! Переждать нужно только".
Он уже хотел отойти от борта, но позади раздались шаги, и он медлил, выжидая, пока пройдут мимо.
- Позвать его? - раздался голос Володи.
- Не надо, - быстро ответил голос.
Басов вздрогнул и обернулся.
- Я сама...
Муся стояла в двух шагах от него, и на лице ее он заметил страдание, испуг, словно ее что-то ужаснуло в нем. И неожиданно для себя Басов вымолвил нелепо-развязно:
- Проведать меня пришла? Ну-ну... Вспомнила, значит...
- Представь, я тебя не узнала сейчас, - сказала Муся низким, грубым голосом, - мне показалось, что это чужой.
Она была одета по-зимнему, в пушистом платке, который он видел на ней в вечер перед разлукой. Она приблизилась, отбросила платок на шею и вдруг вспыкнула до корней волос, даже глаза ее увлажнились. Басов взял ее за руку, и так постояли они несколько секунд, не зная, что делать дальше.
- Как же ты меня не узнала? - спросил он тем же насильственно-развязным тоном, внутренне холодея оттого, что говорил он вовсе не то, что хотел. Разве я изменился?
- У тебя лишаи вот здесь, - сказала Муся, нахмурив брови и касаясь пальцами своей щеки. - Откуда это?
- Это ожоги. У нас здесь было жарко вчера. Правда, Володька?
Володя Макаров сдержанно кивнул и внимательно оглядел их обоих. Потом он повернулся и пошел вдоль палубы, раскачивая плечами.
- Это скоро пройдет, - громко сказала Муся, провожая глазами радиста, надо промыть марганцовкой... Ты вспоминал меня немножко, командир? спросила она быстрым угрожающим шепотом, склоняя голову.
Басов пожал ей руку, она вскинула на него глаза и улыбнулась.
- Вот только что... - выговорил с усилием Басов, - когда ты подошла...
- Что только что?
- Вспоминал. И вообще часто думал о тебе, когда сидел без дела. А сейчас ты пришла, и мне показалось, что это случайно.
- Случайно пришла? - засмеялась Муся. - Вздор ты какой-то несешь!
Она оглянулась и быстро закинула ему руки на шею.
- Здесь ходят все время... Черти!.. - горячо шепнула она, прижимаясь губами к тому месту на его щеке, где потрескалась кожа. - А я так много должна сказать тебе... У тебя хоть каюта-то есть отдельная, стахановец? Она решительно взяла его под руку и повлекла за собой. - Сколько времени мы не видались! Я, когда ехала сюда, сосчитала: шесть месяцев и десять дней, вот сколько. Но почему ты не сердишься на меня, хоть немного? Для порядка бы следовало. Ах нет, ты даже теперь ничего не скажешь.
Басов шел за ней, перебирая ее пальцы, и ему вспомнилась та далекая ночь, когда вела его Муся в темноте по пустырю и дорогу им указывали тонкие свистки буксиров. Только сейчас светило яркое солнце, и под ногами была стальная палуба нефтевоза, и журчал мазут в грузовых люках, напоминая о скорой разлуке. И он еще не понял ее до конца, хоть и сплелись их пальцы в крепком пожатии и сияли неудержимым счастьем Мусины глаза. Они очутились в жилом коридоре, здесь пахло кухней, было тихо и полутемно, но из-за неплотно прикрытой двери падал столб света, и в нем кружились шалые осенние мухи, сверкая слюдою крыльев. От крепкого объятия у Басова захватило дыхание, но, как в те далекие дни их знакомства, она первая положила этому конец, сжимая его руки и заставляя слушать себя.
- Постой... Я говорила, что ты странный, не такой, как другие. Почему ты не упрекнул меня до сих пор? Я не могу освободиться от этого груза без твоей помощи. Мне все кажется, что мое счастье оборвется. Но нет, это вздор. Если ты не хочешь, я сама могу причинить себе боль. Вот слушай: меня испугало, что ты такой... особенный, и это было так дико тогда - один против всех со своими затеями... Какой-то мечтатель, прожектер... Знаешь, есть люди, от которых за версту пахнет неудачником. И мне казалось, что за тобой пустота - одни мечтания и житейская неуклюжесть... Я ведь только средний, ограниченный человек, командир, и мне было больно жалеть тебя, потому что я тебя любила. Я действовала заодно с предельщиком Нейманом... Нет, нет, молчи, это так и было! Неймана осудили рабочие, а обо мне никто не знает, кроме тебя, но какой же ты судья, когда мы только что целовались? Ну вот, сейчас ты ответишь мне на один вопрос, только дай слово, что скажешь правду...
- Да, конечно. Да ты о чем?
- Слушай. Если бы я позвала тебя на берег вот сейчас и навсегда. Пошел бы ты? - Она впилась глазами в его лицо, заранее торжествуя.
- Не пошел бы, Муся.
- Сказал все-таки, ах ты милый! Я сегодня влюблена в тебя, командир, как будто мы только что познакомились. Пройдет полчаса, и мы расстанемся, потому что так надо. Ты не уйдешь отсюда ради меня, и я не попрошу тебя об этом, хоть и стосковалась по тебе.
- Н-не знаю. Эх, Муська, если бы можно было взять отпуск...
- Да молчи ты, экий дурной! - топнула она ногой в досаде, - Ничего не понял, так я и знала! Ты умеешь мыслить только прямыми линиями и совсем не знаешь себе цены. Пожалуй, ты думал, что я забыла тебя. Ну вот и есть, вижу, что думал. А я тебе расскажу, что со мной было, когда вы в море бедовали. Тиликает репродуктор, и я знаю, что это про тебя, про вас, и ничего не понимаю, и зареветь нельзя, - гордость мешает. Но теперь все прошло, ты со мной, и мне так хорошо...
Они обнимались, стоя у полуоткрытой двери, и сквозняк путал их волосы и шевелил распустившиеся концы Мусиного платка.
- Пойдем же к тебе, - блаженно лепетала Муся, - нельзя же здесь...
В эту минуту снаружи грянул оглушительный металлический вой, в котором потонули все звуки. Мусины губы шевелились, произнося еще что-то, но он не слышал ее и только видел, как постепенно твердели ее влажные глаза и исчезало их сияние. Потом гудок оборвался, и они стояли, неподвижно держась за руки, как бы ободряя друг друга.
