Есть начало и конец. Получается круг, вращение. Змея жрёт себя, бесконечно жрёт, этот процесс не остановить – неизмеримо длиннющий хвост в бездонном желудке. Это как двоичный код. Опорные точки. Здесь и там. Открытие и закрытие; начало и завершение. Но в круговороте легко запутаться – ноль и единица благополучно рассасываются в непрерывно возобновляемом движении. В этом случае я возвращаюсь к былой мечте о Большом Взрыве, до которого не было ничего. Было НЕ. В детстве меня дразнила идея сочинить историю о народе, существовавшем до Большого Взрыва. Более того, распри, терзавшие этот народ, и послужили причиной Взрыва. Когда-то просто не было времени и змей-самоедов; отсутствовали круги и двоичиные коды. В итоге я так ничего и не сочинил; мне было лень. И сейчас лень. Прощай, чудесный народ Большого Взрыва.

Где начало, где конец – одна фигня. Всё утонет в похмельном сне.

Так-так.

Опять меня понесло.

Аудитория была большой и просторной – как в фильмах – амфитеатр со сценой внизу. Кристина растерялась, не зная, какое место занять. Студенты рассаживались кто куда, и Настя исчезла, словно бы и не стояла только что перед ней, заставляя краснеть и смущаться, думая о том, что любые переживания отличаются зашкаливающей глупостью, ибо реальность имеет свои планы на человека, и что бы ни случилось, всё, чем впечатлился человек, представляет собой нечто иное, чем то, что открылось человеку в оном впечатлении. Кристина села на каком-то из рядов, что располагался ближе к выходу. Мимо неё прошли несколько человек, потом люди иссякли, и пара началась.

Сбоку раздался смешок. Какой-то парень в серой рубашке.

– Не помнишь меня?

– С чего бы мне тебя помнить?

Опять смеётся.

Преподаватель – женщина лет сорока, с такого расстояния не разглядеть лица, – представляется: …ия … овна. Надо записать в тетрадку.

– Вчера, на набережной, – поясняет парень. – Я Костя.

– Кристина, – шепчу на автомате, совершенно не представляя, что за Костя был вчера на набережной.

– Не сомневаюсь, – говорит преподаватель, – что многие из присутствующих могут заявить мне, что знают русский язык лучше, чем кто бы то ни было. Но, знаете, опыт прошлых лет говорит мне, что дело обстоит ровно наоборот, и мало кто может написать диктант без ошибок. Но в данный момент это не важно. Понимаю, что на следующем занятии приствующих окажется гораздо меньше, чем сейчас, и всё же призываю вас не пропускать лекции, потому что… мало ли, понадобится вам когда-нибудь грамматика.

Все смеются.

– Мы пиво вчера пили, – поясняет Костя.

– Это я помню, – отвечает Кристина. – Я тебя не помню.

– Ты так быстро ушла… Я бы тоже не запомнил. Ты на регионоведа учишься?

– Ага.

– Давайте сделаем так, – продолжал преподаватель, – вы напишите диктант – и свободны. Поскольку сегодня у вас первый учебный день, сделаем ваше знакомство с университетской жизнью мягче.

– Хах! – заметил Костя. – Преподаватель по истории был иного мнения.

– В смысле?

Костя подвинулся ближе к Кристине, шепча почти в самое ухо.

– Он вёл пару от звонка до звонка, – говорил Костя. – Объяснял что-то там про самоидентификацию.

– В смысле?

– В общем, история, по его мнению, это наука, необходимая для того, чтобы человек знал своё место в жизни.

– Я и так знаю своё место в жизни, – ответила Кристина. – Я здесь и сейчас нахожусь вот тут, на этом самом месте.

– Нет же. Он имел в виду место во времени. Что было до тебя. Что сформировало тебя до того, как ты стал тем, что ты есть в данный момент.

– Слишком запутанно для истории, – заметила Кристина.

– По-моему, интересно, – сказал Костя.

Для этого парня время являлось одной из основополагающих категорий, что организует мир в той парадигме, согласно которой складывается узнаваемая картина мироздания. Но разве возможна подобная концепция здесь, в месте, брошенном посреди пустыни? Кристина осмотрелась. Ни одного окна в аудитории. Высоченные глухие стены как олицетворение запертого в себе сознания, удовлетворённого в роде собственных фантазмов – вот Я и вот бытие, существующее по тем законам, что были открыты кем-то когда-то в некие стародавние времена. Нет, Костя, я так не думаю. В этом городе живут одни фантазёры – и если есть какое-то место во времени, где ты можешь узнать себя, слиться со своей идентичностью, то это фантазия, ведь именно там люди встречаются с самими собой, вернее, с теми, кем они хотят себя видеть, ибо кругом одна пустошь, куда ни глянь, солнце да почва, негде приткнуться. История – это великая сказка, которую сочиняют никчёмные лгуны.

– Достаньте листочки, – сказала преподаватель. – Потом вы их все мне сдадите.

Шуршание по всей аудитории, как шелест листьев.

– Начнём…

– Господи, детский сад, – пожаловался Костя, вырывая из тетрадки листочек.

Кристина зачем-то оглянулась. Зачем-то.

– Начнём, – вымолвила преподаватель – и стала диктовать.

Встретившись на Чистых прудах, мы пошли куда глаза глядят, продолжив вчерашнюю беседу. Валя рассказала о своих интересах в эзотерике, в методиках расширения сознания и между делом прояснила некоторые моменты в учении Кастанеды, утверждая, что человек, каким он является в обыденной жизни, это мельчайшая частица по сравнению с тем потенциалом, который эта частица может развернуть, если будет следовать тайным знаниям – каким именно, я так и не понял. Что-то связанное с диетой, образом жизни, практикой… Не суть. Вообще, получить от Вали сколько-нибудь устройчивую картину мироустройства было почти невозможно. В её словах смешивались астрология, антропология, философия, оккультизм, психология, йога, буддизм, тантризм, – получался мало вразумительный коктейль; истории о лично пережитых осознанных сновидениях слабо вязались с окружавшими нас постройками городского центра, этими преземистыми, старенькими зданиями с низкими окнами, что когда проходишь мимо них, кажется, что оттуда на тебя кто-то смотрит, а самому трудно не поддаться соблазну также заглянуть внутрь, чтобы потом тебя сгрызла совесть от осознания, что ты посмел вторгнуться в чужой, далёкий от твоего любопытного носа мир, который отделён от твоей персоны мутным, грязноватым стеклом. Я пытался поддерживать разговор, чтобы не выдавать в конце каждой её фразы одни только междометия, но, как ты понимаешь, в картах Таро и лунных циклах я разбираюсь так же мало, как ты в термодинамике, поэтому в основном говорила Валя, я даже не представляю, как она встретила моё непонимание, правда, по её действиям было заметно, с каким рвением она пытается затащить меня, непросвящённого, в область своей идеологии. Выяснилось, что Валя успела попробовать разные психотропные вещества. «Чуть-чуть, – добавила она. – Я же не наркоманка». Я помню ребят со школы, которые любли побаловаться травкой, гашем, клеем и прочей фигнёй; они ловили кайф и вряд ли обладали тем же концептуальным базисом, что и Валя. Да и от кайфа они хотели получить лишь кайф.

В общем, прогулка наша затянулась. Вечерело.

Мы зашли в кофейню. Я заказал нам чай.

С вокзала я сразу отправился на снятую родителями квартиру в Строгино. Не спрашивай, где это. У чёрта на куличиках. Но там есть метро. Дома стоят панельные, напоминая костяшки домино, выстроенные в неизвестной схемы лабиринт. Я изрядно поплутал, пока нашёл нужный адрес. Обрушился ливень, и до дома я добрался насквозь промокшим. Дом, кстати, обладал весьма странным видом – высокий, по форме он походил на бумеранг, длинный и изогнутый. Хозяин квартиры встретил меня, отдал ключи. На месяц квартира – моя. Правда, безлюдность меня тяготила. С восемнадцатого этажа я лицезрел почти весь район; меня будто заточили в башню, высоченную, как бы отречённую от почвы.