— Не встретишь. Я поместил их далеко-далеко от вас, людей. Почему, ты думаешь, космос такой большой?

Он садится прямо и смеётся, довольный своим спектаклем. Я всегда задавался вопросом, не пересекусь ли с ним когда-нибудь. Не уверен, чего я ожидал. Мускулистого ветхозаветного Конана Иегову. Возможно, торчка новозаветного секс-гуру. Чего-нибудь. Но не Мунинна. И уж точно не плохую мудацкую ксерокопию Мунинна.

— Зачем ты оставил меня здесь внизу на все те годы?

— Ты имеешь в виду, почему я допускаю людские страдания?

— Нет. Я имею в виду именно то, зачем ты оставил меня здесь внизу?

— Тебе нигде нет места, так что, какая разница, где ты находишься?

— Ты действительно ненавидишь меня, так ведь? Я каждая грёбаная ошибка, которую ты когда-либо совершал, в одном флаконе.

— Да, что-то в этом роде.

— Аэлита убила Уриэля, моего отца.

— Да.

— Это ты ей сказал сделать?

— На самом деле, мы с Аэлитой сейчас не в тех отношениях, которые ты бы назвал разговором.

— Мой отец застрял в Тартаре?

— Нет.

— Где он?

— Ушёл.

— Куда?

— Просто ушёл.

— Другие мёртвые нефилимы, они тоже ушли?

Он поднимает руку и опускает обратно на колени.

— Что там в Тартаре? — спрашиваю я.

Он какое-то время молчит.

— Я был бы признателен, если бы ты потушил сигарету. У неё от меня аллергия.

— У тебя аллергия?

— Только здесь.

Я щелчком отправляю сигарету через край в костёр психов внизу.

— Чего я не понимаю, так этого исчезновения. Ты ненавидишь меня. Это факт. Но если ты поставил крест на всех нас, смертных обормотах, и переходишь к версии 2.0, почему ты просто не убил нас? Или ты даже не потрудился избавить нас от страданий? Так вот кто ты есть? Один из тех, которые забывают ребёнка в машине в жаркий день, пока того не хватит удар?

Он какое-то время не двигается и молчит. Просто глядит вниз на улицу. Мимо проходит парочка налётчиков, гоняя туда-сюда бутылку. Нешама перегибается через край и плюёт, попадая одному из налётчиков в макушку. Смеётся.

— Вы разбили мне сердце. Не ты конкретно. Всё человечество. А потом был инцидент на Небесах с Люцифером и его друзьями, малолетними преступниками. Мне пришлось бросить в пустоту треть своих детей. Мне кажется, что те, которые остались, цитирую, «преданные», были такими же плохими, если не хуже. Такие же надутые от своей важности и самодовольства. Самое смешное, что я никогда по-настоящему не верил, что Люцифер хотел моего трона, но считаю, что некоторые из оставшихся ангелов, хотели. Они видели мои неудачи и чувствовали себя вправе претендовать на него после того, как сражались и победили.

Он качает головой. Глядит вниз, постукивая пятками по зданию.

— Как и любой порядочный бог, я сам явил себя на свет. Я создал время, пространство и материю, и намеревался построить Вселенную. Когда я закончил, ничего не работало так, как я задумывал. Ангелы восстали. Кисси сеяли хаос. А вы все на земле, ну, вы просто были собой. И вот однажды я понял, что не был больше собой. Я превратился из одного большого себя в пять маленьких. Я никогда не утруждал себя попытками собрать себя обратно. Какой в этом смысл? Некоторым из меня не хотелось этого делать, и я не хотел бороться с самим собой.

— Знаешь, я уверен, что, если ты вежливо попросишь, они могут найти для тебя койку в той симпатичной больничке на холме.

— Следи за языком. Я мог бы превратить остального тебя в насекомое, чтобы соответствовать этой руке.

Как раз то, что мне нужно. Чтобы всё ещё больше стало кафкианским[249]. Подправим курс.

— Интересно, кому понадобилось построить в аду психушку, и для кого?

— О, первая интересная вещь, о чём ты спросил. Изначально она была для Падших. Некоторые из них сошли с ума, когда поняли, что натворили, и сдались. Время от времени у проклятых человеческих душ развивается подобное состояние, так что, когда я вернул себе эту часть ада, чтобы создать Элефсис для атеистов, то не тронул психушку. Бессмысленно наказывать сумасшедших — они не понимают, что происходит и почему. Лечение помогало им прийти в себя, чтобы они могли должным образом продолжить свои страдания.

Я потираю свою новую руку там, где она переходит в плечо. Контраст между мягкой плотью и твёрдым хитином разительный.

— Ты хладнокровный ублюдок, — говорю я.

— Слышать такое от того, кто менее часа назад безмятежно покромсал до смерти другое разумное существо, это что-то.

— Отец Травен рассказал о тебе кое-что интересное. Он употребил слово, которого я никогда раньше не слышал, так что пришлось посмотреть в интернете. Была такая греческая группа, которых звали гностиками…

Он закатывает глаза.

— Только не грёбаные гностики, пожалуйста.

— Они не называли тебя богом. Они называли тебя демиургом. Они не верили, что ты всемогущий уберменш. Ты больше похож на одного их тех папаш, которые пытаются соорудить барбекю на заднем дворе, только ты не можешь следовать инструкциям, поэтому неправильно кладёшь кирпич, цемент сохнет слишком быстро, и всё выходит так же криво, как покер в Хуаресе[250]. Затем, ближе к закату, заявляешь, что закончил, хотя всё выглядит как герпес. Ты бросаешь в огонь несколько стейков и притворяешься, что это как раз то, к чему ты стремился всё это время. Вот что ты сделал со Вселенной.

Он перебрасывает ноги обратно через стену и спрыгивает на крышу гаража. Улыбается мне.

— Ты в самом деле что-то читал? Вот свидетельство истинного чуда, наряду с хлебами и рыбами[251].

— Почему ты такой мудак, а Мунинн такой хороший парень?

Он с отвращением вскидывает руки.

— Все так влюблены в бедняжку Мунинна. Вот почему он всегда добивался своего. Он прячется там, в своей пещере, коллекционируя игрушки, цепляясь за прошлое, потому что не хочет иметь дело со всем этим. — Нешама указывает на горящий город. — Но он часть нашей коллективной сущности, и несёт такую же ответственность за это бедствие, как и любой из нас.

— По крайней мере, он не нытик.

— Забери у него игрушки и увидишь, сколько это продлится. Как думаешь, почему он прячется? Он так и не научился делиться.

Нешама достаёт из внутреннего кармана фляжку. Откручивает крышку и делает большой глоток.

— Как думаешь, можно мне глоток? Это был долгий кошмарный день.

Он качает головой.

— Тебе бы это не понравилось.

— Я пью Царскую водку; насколько это может быть плохим?

Он пожимает плечами и протягивает мне фляжку. Я опрокидываю её и выплёвываю все, что касается моего языка. Нешама забирает фляжку и надрывается со смеху.

— Что это за дерьмо?

— Амброзия. Пища богов.

Он делает ещё глоток и кладёт фляжку обратно в карман пальто.

— Итак, если ты здесь, внизу, а Мунинн на земле, где остальные?

— Где-то. Мы много путешествуем.

— А кто-нибудь из вас есть на Небесах?

— Всегда. По крайней мере, один из нас.

— Люцифер знает, что вы раздроблены, не так ли?

Он кивает.

— Люцифер всегда был самым умным. Вот почему они с младшим никогда не ладили. Один — сердце, а другой — голова.

— Всё это случилось после ухода Люцифера. Почему вы не пошлёте его сюда вниз, чтобы всё починить.

— Это не поможет. Ты был прав в одном. Я создал всё не так хорошо, как мог бы. Рано или поздно это должно было случиться.

— Вы пятеро знаете, что слышат и видят остальные?

— Не всё. Мы также любим немного уединения. В противном случае мы бы всё ещё были вместе.

— Они знают, что мы сейчас разговариваем?

— Они могут слышать каждое слово.

— Значит, вы получили послание, которое я отправил с ангелом обратно из Эдема?

— Получили. Тебе не нужно было так его кромсать. — Он кивает на мою новую металлическую жучиную руку. — Но, полагаю, вы квиты.