«С другой стороны, – подумал он, – нет никакой разницы, где встречаться с Дмитрием: за городом либо в гостиничном номере. Пусть и самым респектабельным в Петербурге, – ибо речь шла об «Астории». – Если Румянцев полагает, что на этот раз нам надо встретиться в гостинице, значит, на то у него имеются веские причины», – успокоил себя Георгий.

Так как времени было достаточно, Лазорян, загодя сойдя с пролетки, оставшийся путь решил пройти пешком. И только отпустив извозчика, запоздало подумал, что при входе в «Асторию» его появление – богато, элегантно одетого господина, но прибывшего не в экипаже, может вызвать у швейцара нежелательный интерес. Но потом пришел к выводу, что этот интерес вряд ли будет иметь продолжительный характер, особенно на фоне последних событий в империи, которые теперь занимали умы представителей практически всех сословий. Какой день кряду – бурля, не умолкая – Россия живо обсуждала заявление Германии.

Война, о неминуемом начале которой втайне все знали и которую подспудно ждали, грянула! И, как это часто случается, грянула неожиданно. К сожалению, лично для Лазоряна сей факт нес в себе не только признаки общенациональной трагедии. Георгий понимал, что в сложившихся условиях их с Анастасией отъезд – дело времени. Точнее, нескольких дней.

После памятной встречи с Васильчиковым, когда тот принес весть о «высочайшей реляции», поступившей в канцелярию Гвардейского экипажа, где речь недвусмысленно шла о том, чтобы Лазоряна оставили в покое, отношение к нему переменилось. Но, опять же, эффект получился вовсе не тот, на какой стоило бы рассчитывать. И хуже всего дело обстояло с теми, кого Георгий безмерно уважал и чьим мнением действительно дорожил. Теперь при встрече с ним эти люди не демонстрировали, как прежде, отстраненное равнодушие, словно он был для них пустым местом, а, напротив, проявляли подчеркнутую вежливость, от которой за версту несло…поистине арктическим холодом. Зато он, не без некоторого удивления, обнаружил в своем новом окружении несколько личностей, которые явно старались ему угодить, не стесняясь прилюдно льстить и заискивать перед ним. В такие моменты у Георгия возникало шальное желание выступить в Морском собрании, рассказать всю правду, а после – всех же и послать к черту! Но он понимал, что никогда этого не сделает. И главным образом потому, что предстоящее дело уже захватило его. Он оказался во власти того «большего», о котором некогда размышлял. Пусть, не полностью. Пусть, в душе и оставались еще очаги внутреннего сопротивления. Но, не далее как пару дней назад, он поймал себя на мысли, что ему начинает нравиться предстоящая миссия. Наделенный чувством юмора, он отнесся к данному открытию с изрядной долей самоиронии. И все-таки не мог не признать, что где-то в глубине души ему хочется как можно скорее оказаться в Константинополе. Одному или с Анастасией – это другой вопрос. Но только поскорее!

С тех пор, как 1 августа Германия объявила войну России, он каждый день просыпался с мыслью: вот, уж сегодня точно! Но время шло, а Румянцев только понимающе улыбался, ничем не намекая на скорый отъезд. В конце концов Лазорян смирился, стараясь внешне ничем не выдать обуревавших его чувств.

С таким же выражением лица, спокойным и бесстрастным, он подошел ко входу в гостиницу «Астория».

Первое упоминание о здании на углу Исаакиевской площади и Большой Морской улицы относится к 1770 году. Здесь был построен трехэтажный особняк семьи Поггенполь. Впоследствии домом владел князь Д. Львов и его потомки. В 1903 году его выкупило страховое общество

«Россия». Оно использовалось как доходный дом. А с 1907 года особняк кн. Львова стал собственностью акционерного общества «Палас-отель», решившего построить новое здание для гостиницы.

Оно возводилось в 1910–1912 годах. В интересах бизнеса, для наибольшей вместимости и получения большего дохода, здание спроектировали намного выше соседних. Но в угловой части дом занимает угловой участок только первым этажом. Это было сделано по требованию Академии художеств, дабы строение не заслоняло вид на Исаакиевский собор.

Гостиница сразу стала считаться одной из лучших в России. Здесь были размещены 10 лифтов, световая электрическая сигнализация, паровое отопление, вентиляция, телефон. Первым ее владельцем числился немецкий подданный Отто Мейер…

У коридорного, проводившего Георгия до номера, оказалась на редкость примечательная физиономия. Это был сравнительно молодой человек, скорее всего, не так давно принятый на службу. Ибо он изо всех сил старался соответствовать уровню заведения, демонстрируя услужливость, но без угодничества. При этом, как успел заметить Лазорян, в его умных, но плутоватых глазах играли искорки жадного, нетерпеливого любопытства. Должно быть, всякий новый постоялец вызывал в нем жгучий интерес. Георгий был почти уверен, стоит ему шагнуть за порог номера и прикрыть дверь, как с той стороны к ней, пусть на мгновение, приникнет ухо коридорного. После чего он на цыпочках покинет свой пост, а потом, шествуя по коридору, вновь облачится в костюм соответствия: осанка, жесты, походка, взгляд.

– Спасибо, братец, дальше я сам, – подавая чаевые и не выходя из образа, снисходительно-дружеским тоном напутствовал его Лазорян.

– Премного благодарны, барин, – мигом, словно фокусник, смахнув деньги, поклонился коридорный. И, развернувшись, зашагал прочь неторопливым, степенным шагом, от которого любой купец пришел бы в полный восторг.

«А ведь вернется же, каналья! Ей-богу, вернется и подслушает!» – подумал про себя Георгий, распахивая дверь номера.

Впрочем, уже в следующую минуту он совершенно забыл о коридорном. Его внимание привлекло просторное, роскошно обставленное помещение. В центре его, между двух окон, находился стол, где в вазе стоял букет свежесрезанных нездешних цветов, наполнявших номер изысканным восточным ароматом. Рядом со столом, на стуле, расположился «гость». Но это был не Румянцев. Последовала продолжительная немая сцена. После чего «гость» обратился к Лазоряну.

– Только не говорите, Жорж, будто вы ошиблись номером, – уловив мимолетное смятение на его лице, проговорила, смеясь, княгиня Залесская.

Ничего не понимая, он лихорадочно подыскивал в уме более или менее достойный ответ. И когда, казалось, уже нашел его, из соседних апартаментов, справа, вышел Румянцев.

– Простите, Георгий Георгиевич, за это маленькое представление, – начал он. – Но я не мог отказать Наталье Николаевне в ее желании поприветствовать вас первой.

Лазорян напустил на себя радостно-счастливый вид. Подойдя к Залесской, он поклонился, а затем, целуя ей руку, ответил:

– И тем, несомненно, доставили мне истинное удовольствие!

– Что ж, если все так прекрасно разъяснилось, мне остается только пожелать вам, господа, всего наилучшего и откланяться, – с этими словами, она поднялась и, одарив обоих мужчин ослепительной улыбкой, покинула номер.

– Присаживайтесь, – указал на одно из кресел Румянцев.

И когда оба расположились, заметил:

– Признаться, я не ожидал, что вы так спокойно отреагируете на присутствие княгини.

– В самом деле? – усмехнулся Лазорян. Его лицо приняло ироничное выражение: – Видите ли, Дмитрий Иванович, с тех пор как мне довелось познакомиться с вами и Романом Борисовичем, я просто устал беспокойно реагировать на все, что вокруг меня происходит. Хотя, боюсь, в отношении княгини вы не правы. Ее присутствие – это было поистине потрясающее, как вы изволили заметить, представление, – с чувством произнес он.

А про себя подумал: «Теперь понятно, почему, в отличие от остальных, она могла позволить себе смелые суждения. Не говоря о выборе друзей. У контрразведки руки коротки, чтобы захлопнуть их перед вами, – вспомнились ему ее слова. – Хм, дело отнюдь не в том, что они коротки…Интересно, имеет ли также отношение ко всему этому мой любезный друг Сашенька Васильчиков? Или он все-таки искренне предан нам с Анастасией?»

– У вас есть какие-то объяснения случившегося? – донесся до Георгия голос Румянцева.