Покинув Генштаб и решив вернуться домой, Лазорян внезапно передумал. Анализируя недавнюю встречу с Яхонтовым и Румянцевым, Георгий пришел к выводу, что его предстоящий разговор с Анастасией будет сложнее, нежели он рассчитывал, поддавшись сиюминутному порыву. С чего, например, начать? Не скажешь же: «Настенька, дорогая, нам необходимо оставить Россию и ехать в Константинополь. Этого требуют интересы Отечества».

Георгий не сомневался, что она любит его самозабвенно и искренне. Но имел ли он право подвергать ее такому испытанию – на долгие годы расстаться с Петербургом, привычным кругом родных, друзей и знакомых? Наконец, со всем тем, что окружало ее в России с рождения. Разве о такой судьбе для любимой женщины мечтал он в день их венчания, стоя перед алтарем, давая обет верности и любви и глядя в ее счастливые глаза, смотревшие на него с бесконечной преданностью и верой?

Помимо этого существовали еще, по меньшей мере, пара аспектов, порождавших новые сомнения и тревоги. Он старался не думать о них, но мыслями невольно к ним возвращался. Будучи честным с собой, Лазорян не мог не признать, что с той минуты, как узнал правду о гибели отца, им овладело желание встретиться лицом к лицу с его убийцами. Он пытался разобраться в своих чувствах. Что им двигало: жажда торжества справедливости, заслуженного для убийц возмездия? Или все-таки месть?

«Эти двое неплохо подготовились, – подумал Георгий. – Вся наша беседа от начала и до конца – это ловко сплетенная паутина. Не было ни грубого давления, ни принуждения – а как легко они заманили меня в ловушку! Как вовремя открыли истину! И это я, а не они, первым заикнулся о мести».

Врага невозможно победить, руководствуясь только чувством мести. Всего одна фраза в общем контексте долгого разговора. Но она стала ключевой. И с этим трудно не согласиться. Ведь после этих слов у него и родилась мысль – встретиться с «врагом», сразиться с ним. Но не в открытом бою, а – в сражении тайном, где побеждают силой разума и воли, верой в правоту своих убеждений, превосходством нравственных позиций.

Размышляя, Лазорян пришел к неожиданному выводу. Не все ли равно, как это будет называться и какие к этому полагаются эпитеты? В конце концов речь идет не об отце или его собственной судьбе, не о жизни или смерти Рудольфа Бюрнера и Ахмеда Зеки. Все они, включая Яхонтова и Румянцева – не более чем маленькие фигурки на уходящем в бесконечность шахматном поле. А в качестве игроков выступают «титаны нового времени» – Россия, Германия, Австро-Венгрия, Англия, Франция и иже с ними. И где-то между ними, «в сфере их интересов», лежит многострадальная Армения, до бед и чаяний которой, по большому счету, никому из европейских держав нет никакого дела. И тот факт, что в Турции к власти пришли младотурки, тоже ничего не меняет. Ни для кого не секрет, что внешняя политика триумвирата ориентирована на Германию. А та только ждет случая, чтобы начать войну за передел мира. Мало того, Германия и Россия состоят в противоборствующих политических и военных блоках. Германия приложит все усилия, чтобы Турция надежно блокировала российский Черноморский флот, не дав ему воспользоваться стратегически важными проливами – Босфором и Дарданеллами. Она неминуемо втянет ее в войну против России. Но Турция – уже не та, что раньше, это не могущественная некогда Блистательная Порта, на протяжении почти шести столетий диктовавшая свои условия не только Азии, но и Европе. Что может противопоставить России нынешняя Турци, униженная, обескровленная балканскими войнами, переживающая период упадка буквально во всех сферах государственной жизни? Где взять финансовые, экономические и человеческие ресурсы для еще одной войны? Негде. Но под давлением союзников и, в первую очередь, Германии, она будет их искать. А значит, на повестке дня вновь встанет «армянский вопрос». Решение его будет ничуть не лучше того, как это проделал в свое время Абдул Гамид. Таким образом, младотурки успешно реализуют две цели. Во-первых, истребив армянское население, всегда сочувствовавшее России, они заранее исключат возможность создания внутреннего очага сопротивления. Во-вторых, ограбив армян, как уже не раз бывало, получат недостающие ресурсы хотя бы на первые год – два ведения войны.

Стоило Лазоряну прийти к такому выводу, как он почувствовал, что преисполняется отчаянной решимости. К нему пришло отчетливое осознание – окончательное и бесповоротное: «Я должен ехать в Константинополь!»

Возвратившись домой, он рассказал жене обо всем. Кроме того, поделился размышлениями, занимавшими его на протяжении последних часов, пока он сначала на машине кружил по улицам Петербурга, а затем – добирался до своего дома на Невском проспекте, великолепного дворца, возведенного еще при жизни Григора Лазоряна. Ныне это был их дом с Анастасией.

Несмотря на то, что оба происходили из знатных и богатейших родов, в последнее время они всерьез подумывали о том, чтобы подыскать себе более скромную обитель. Окружавшее великолепие и роскошь с некоторых пор стали их тяготить. Вдобавок, содержание особняка требовало немалых средств. А представители старшего поколения обоих семейств ничего не хотели слышать, полагая, что положение Георгия и Анастасии обязывает к соответственной жизни. Не желая их расстраивать, молодые супруги, казалось, согласились с доводами старших. Но втайне все-таки надеялись когда-нибудь подыскать более скромное жилище.

…Они расположились в кабинете Георгия, обстановкой напоминавшем каюту парусника. Его отделкой и перепланировкой в свое время занималась Анастасия, это был один из ее свадебных подарков мужу, который привел его в совершеннейший восторг. С тех пор – а минуло уже три с половиной года – они часто проводили здесь время, погружаясь в атмосферу романтики, таинственности, дальних странствий, старых книг и атласов, портретов, дагерротипов и сменивших их фотографий.

Анастасия сидела в кресле, молча слушая мужа. Она ни разу не перебила его, не задала ни одного вопроса.

– Это все, – подвел итоги Георгий. – Но я хочу, чтобы ты знала: все будет так, как решишь ты. Я люблю тебя всем сердцем, всей душой. Но ты – молода, красива, и тебе вовсе не обязательно следовать правилам жестокой и беспощадной игры, в которую я намереваюсь вступить. Подумай хорошенько, это может продлиться десятилетия.

– Но ведь тебя это, похоже, не пугает, – впервые подала она голос. Интонации его были мягкими и спокойными.

– Я – офицер флота, присягал служить Богу, царю и Отечеству. Это – мой выбор, давний, окончательный и бесповоротный.

Она вздохнула, взгляд ее выражал понимание и согласие:

– Ты, верно, забыл, Жорж, что в моем роду тоже были воины. И мне не безразлична судьба России. Как и твоих соплеменников в Турции. Не стану скрывать, как женщине, мне, конечно, делается страшно при мысли, что придется изменить жизнь, оказаться в водовороте событий, финал которых никто не может предугадать. Но я последую за тобой всюду. Потому что еще страшнее для меня – разлука с тобой. Если нам и суждено пережить эти испытания, то только вместе!

Григорий почувствовал, как у него спазмом перехватывает дыхание. «Если, не приведи бог, я ее потеряю, то никогда себе этого не прощу», – внутренне холодея, со страхом подумал он.

А вслух, глядя на нее с нежностью и затаенной печалью, сказал:

– Настенька, милая, я не знаю, что ждет нас впереди. Возможно, жизнь счастливая и безмятежная. Но если Бог готовит нам испытания, обещай помнить обо мне – каждый день, каждую минуту. Со своей стороны даю тебе тот же зарок. Даже если что-то случится, связанные этой незримой мысленной нитью, мы всегда услышим, почувствуем друг друга. И сможем прийти на помощь.

– Обещаю, – ответила супруга. И вдруг улыбнулась. Глаза ее при этом озорно и лукаво блеснули: – А теперь, господин тайный посол, не пришло ли время выполнить другое обещание?

Григорий озадаченно взглянул на нее. И тут его осенило!

– Ну, конечно, – воскликнул он, – я обещал тебе прогулку за город! Неужели госпожа княгиня решила прокатиться в этом «громыхающем чудище»? – напустив на себя деланно испуганный вид, спросил он, имея в виду автомобиль.