— Последний вопрос. Почему вы были такая мокрая, если у вас нет бассейна?

— Обливалась! — выпалила Вика.

— Жаль, что у вас такой плотный, без единой щелочки забор.

— Нахал! — прошипела она.

Он, не спрашивая, остановил машину возле офиса.

— Прошу.

— Спасибо.

Вика пошла к дверям не оглядываясь, но спиной чувствовала, как он смотрит ей вслед.

На этот раз Соня, теперь в обеденный перерыв, разглагольствовала о женщинах. Наверное, кто-то из слушательниц задал соответствующий вопрос. Вика успела почти к началу ее лекции.

— Бабы тоже классифицируются на несколько типов. Мною. Первый я называю крестоносками. Эти — злейшие враги самим себе, потому что свою жизнь они приносят в жертву другим, даже если их об этом не просят. Кстати сказать, навязанные ими жертвы обременительны. Им так и хочется сказать: отстань ты со своей жертвенностью! Причем часто именно им жизнь предоставляет уйму возможностей освободиться, предлагает альтернативу, но они ею никогда не пользуются.

— Ты красиво сказала: крестоноски. Точнее, жертвы аборта, — выпалила секретарша директора. — И между прочим, я — одна из них!

— Прошу заметить, я не пользуюсь слишком уничижительными ярлыками, — назидательно проговорила Соня. — Но если вы сами такие умные, я могу и помолчать.

— Говори, больше тебе никто не будет мешать, — поддержала ее начальница Вики Елена Александровна. — А ты, Алла, не перебивай докладчика, твоя история всем известна.

Вике не была известна, но она с интересом прислушивалась к разглагольствованиям Сони: к какому типу принадлежит сама Виктория?

— Второй тип — бабы мужиковатые. Причем не всегда внешне. У них суть такая: тащить, везти, ломить, и без этой пахоты они себе места не находят. Если на такую сваливается богатство, она все равно лезет в дела обслуги и всюду сует свой нос, а если по какой-то причине делать этого не может, помирает от скуки, а то и запьет…

— Не жалеем мы свои уши, — шутливо вздохнула Елена Александровна. — Ладно, до конца перерыва еще пятнадцать минут, а потом чтобы все разошлись по рабочим местам. Нечего делать, так и скажите. Я найду вам занятие.

Она вышла из приемной, где молодые женщины собрались сегодня.

— А дальше? — заторопили Соню слушательницы.

— Третий тип — гордячка. Она назначает себе такую цену, которую никто заплатить не может. Причем цена эта вовсе не выражается в рублях или долларах, она ждет, что ее избранник не будет пить, курить, а будет всегда цветы дарить, и зарплату отдавать, и тещу мамой называть… и все как в песне. Она перебирает женихов как… как картошку и порой остается одна до конца жизни. А если выходит замуж, то считает, что муж ее недостоин и что она своим согласием выйти за него оказала несчастному царскую милость…

— Что-то женщины у тебя получились не слишком привлекательными. По-моему, ты чего-то не учла, — не выдержала Виктория.

— Возможно, что и не учла, — легко согласилась Соня. — Но я же не говорю, что это и все. Мир женщин очень разнообразен. Согласитесь, эти три типа существуют. А мой труд еще не закончен…

— Соня, ты словно не разумные существа описываешь, а микробы, которые рассматриваешь под микроскопом, — заметила все та же Алла.

— Не нравится — не слушайте, — обиделась докладчица.

Вика попыталась примерить на себя хоть один из этих типов. Она не считала, что своего мужа осчастливила. Не тащила на себе воз. Разве что когда заболела бабушка, ей пришлось покрутиться, но и то крупные вопросы все равно решал отец… А тащить на себе крест или приносить себя в жертву… Недавно она и вправду считала, что раз вышла замуж, то должна терпеть. И бороться, и страдать, потому что сама выбрала себе такого мужа, но оказалось, что страдать ей больше не хочется. И терпеть тоже.

Думала ли Вика о том, что не сможет больше выйти замуж? Нет, не думала. Она даже нахально считала, что еще может найти свое счастье. Знал бы о ее мыслях пока еще супруг Александр Петровский!

— Петровская! — позвала секретарша. — Павел Данилович зовет.

То есть отец. Зачем-то Вика ему понадобилась.

— Заходи. Садись.

Отец был с ней строг, будто Вика перед ним серьезно провинилась.

— Что это ты там придумала? Решила пойти по пути отечественных феминисток, которые ни во что не ставят брак? Ты же сама совсем недавно уверяла, что у вас с Александром все хорошо, что вы любите друг друга. А теперь твой муж звонит и говорит, что ты дала ему от ворот поворот. И даже вещи собрала.

— Нет, вещи я не собирала, — покачала головой Вика. — Я сказала ему, пусть собирает вещи и катится вон!

— Может, я что-то и перепутал, только твой муж прав. Нечего рубить сплеча.

— Значит, он тебе позвонил? — Вика поднялась из кресла и подошла к отцу поближе. — И сказал, что я просто дурью маюсь? А он не так уж сильно и провинился? Подумаешь, один раз дома не ночевал. У очередной бабы задержался. И ты предлагаешь мне его простить и все забыть, потому что принцам крови все прощается…

— Подожди, какой еще принц крови? — нахмурился отец. — Ничего такого я тебе не говорил. Да и непохоже, что в генах Александра течет королевская кровь.

— То есть мое происхождение ничем не хуже его?

— Да уж вряд ли хуже! — запальчиво произнес отец.

— Тогда назови мне причину, по которой я должна продолжать с ним жить, несмотря ни на что…

— У вас семья.

— Была. Один раз я его простила. Прошло совсем немного времени, и все повторилось. Больше я его не прощаю, понятно? Еще вопросы будут? Нет? Зато у меня есть ответ на твои незаданные вопросы: мне не нравится у тебя работать. Слишком уж плотно ты занялся моим воспитанием теперь, когда я совершеннолетняя женщина. Решил, что недовоспитал? Тогда все равно уже поздно… Мне написать заявление или ты так меня уволишь?

— Погоди. — Отец досадливо качнул головой, будто невольно допустил промах, который не знает, как исправить. — Ну прости, дурака свалял. Александр позвонил, в голосе слезы: семья рушится, помогите.

— А ты и бросился на помощь? Понимаю, мужская солидарность…

Отец тяжело вздохнул:

— Витуська, мир? Кстати, мне звонил Герман Семенович, спрашивал, не думаешь ли ты от меня увольняться. Может, пойдешь к нему? Он оклад пятьсот баксов обещает.

— Пойду. В его фирме я не чувствую себя опекаемой, а уж тем более провинившейся. Он не станет в рабочее время прорабатывать меня за ошибки в личной жизни.

— Язва ты, Виктория, — опять вздохнул отец — сегодня ему ничего не оставалось, как только вздыхать. — Иди к Елене Александровне. Я скажу, чтобы тебя уволили переводом… Кстати, как поживает Блэк?

— Сегодня пытался грызть кость.

— Ты давала больному псу кость?

— А что, не надо было? Это ему принес тот, кто его сбил.

— Нет, тут давать советы трудно, я же не ветеринар. Если ему больно кусать, он и не станет, а будет посасывать, как ребенок игрушку.

— Ну, папа, ты и скажешь! — засмеялась Вика, в момент прощая отца. Он же хотел как лучше, а в глубине души понимал, что не стоит с Викой говорить о ее отношениях с мужем, потому и повысил на нее голос. От раздражения на самого себя.

Даже если она и не так себе его наезд объясняет, то все равно это ее отец. Единственный и любимый, пусть он и ошибается и пытается по своему мужскому разумению ей помочь… Вот как, она уже снисходительно относится к собственному отцу!

— Когда Герман Семенович сказал на работу выходить?

— Да хоть завтра.

— Ты позвони ему, скажи, что завтра и выйду. Не обижайся, папа, но и вправду будет лучше, если я стану работать не в твоей фирме. А то перед девчонками неудобно.

— Меньше всего я думаю о каких-то там девчонках, — буркнул отец, подавая Вике конверт.

— Что это? — спросила она.

— Твое выходное пособие.

Вика заглянула в конверт.

— Что-то здесь многовато.

— Это процент от продажи, — ухмыльнулся Павел Данилович.

— А я что-то для тебя продавала?!

— Нет, это я продал тебя Герману. Он так тебя расхваливал. Мол, и англичане покорены. Он именно так и сказал — покорены. Просил, пришли ко мне Вику, а я тебе прогулочный катер продам по себестоимости. Поняла? То-то. Я уже на него и покупателя нашел.