Но, даже многое поняв и больше не глядя на мир сквозь розовые очки, Ева не была готова к такому чудовищному открытию, каким стало для нее узнавание маркиза.

Он казался таким утонченным аристократом, таким джентльменом, с его безукоризненными манерами!

Уже произнеся его имя, она сообразила, что, конечно, он убьет ее. Живые свидетели его злодеяний ему не нужны.

Уверенность в том, что ей уготована самая страшная участь, подтверждала и обстановка спальни маркиза: вся она была выдержана в двух цветах — черном и алом, создавая впечатление преисподней. Не хватало только изображений пляшущих чертей; но их с успехом заменяли три огромные, в человеческий рост, картины, каждая из которых занимала целую стену. На всех трех были изображены безобразные сцены изнасилования обнаженных женщин. Белые, искаженные ужасом, лица; вытаращенные глаза, простертые в напрасной мольбе руки и отверстые рты были настолько выразительны и так напоминали в полутьме покоев живых людей, что Еве, у которой нервы были натянуты, как струна, в какое-то мгновение показалось даже, что она слышит и вопли несчастных жертв, и грубый смех их мучителей.

Она стояла посреди спальни, тщетно оглядываясь в поисках спасения. Но нет, это только в романах в последнюю секунду на помощь попавшей в плен даме приходит храбрый верный рыцарь! Ее рыцарь, увы, избит и крепко заперт, а больше в этом ужасном доме никто не поможет ей…

Гиббс, поклонившись, вышел, и Ева осталась наедине с маркизом. Он смотрел на нее с улыбкой, от которой кровь стыла в жилах, а ноги подкашивались. Он молчал, и молчание это было жутким и осязаемым. Словно он был гигантским пауком, а она мушкой, попавшей в его паутину; и вот он спеленывает ее в липкий мягкий кокон, готовясь медленно выпить из нее кровь… Мужество покинуло пленницу. Она была целиком во власти этого чудовища, и спасения не было.

— Милая моя миссис Шелтон, — начал, наконец, он своим вкрадчивым тихим голосом, — мне крайне неприятно, что Гиббсу пришлось связать вам руки. Давайте договоримся: я вас развяжу, но вы обещаете стать послушной, и будете делать все, что я вам велю.

Ева судорожно сглотнула, но не ответила: спазм сжал горло. Кажется, ее молчание радражило его. Он шагнул к ней и, цепко взяв за подбродок, приподнял ее лицо.

— Дорогая, впереди у нас много времени. Я научу вас покорности, раньше или позже. Но в ваших интересах, чтобы вы сами захотели учиться. Ведь от этого зависит и ваша жизнь, и жизнь вашего супруга.

— Вы его не убьете? — Голос, наконец, вернулся к ней.

Он засмеялся, — и она содрогнулась.

— Пока нет. Как я сказал, это зависит от вас, сколько он еще проживет.

— Тогда… я согласна. На все. — Она сказала это быстро, не раздумывая. Если думать, то можно сойти с ума.

— Ваша самоотверженность и любовь к мужу делают вам честь. Но запомните: если вы начнете делать глупости, Гиббс неподалеку. Он и вас сразу скрутит, и над вашим мужем поизмывается. Поверьте, он на это мастер.

Она кивнула. Тогда он развязал ей руки. Пока он возился с узлом, она вновь оглянулась по сторонам. Несколько кресел, два стола — большой и маленький, в изножье постели, не привлекли ее внимания. Но было кое-что, за что ее глаз зацепился. Канделябр с тремя горящими свечами на прикроватном столике. Кочерга в серебряной подставке около каминной решетки. Такие повседневные, незаметные обычно предметы… Сможет ли она воспользоваться одним из них?

Ударить человека по голове. Убить… Это нелегко — решиться на такое. Но она должна постараться. Если она ударит своего мучителя так, что он не успеет позвать громилу Гиббса на помощь, у нее останется маленький, но шанс. Спастись самой — и попробовать спасти Саймона. Но пока надо постараться изображать покорность, чтобы усыпить подозрения маркиза.

Он, между тем, развязал ей руки и уселся в глубокое кресло у камина, широко расставив ноги. В руках у него вдруг появилась тонкая трость. Он поглаживал ее белыми пальцами, унизанными перстнями. Вид у него был самый довольный.

— Ну что ж, моя девочка, начнем. Подойди поближе. Вот так. — Ева обрадовалась этому приказанию. Теперь от кочерги ее отделяла всего пара шагов! — Теперь покажи мне свою грудь.

Жар опалил ей щеки.

— Что-что?

— Расстегни корсаж, милая. Я хочу посмотреть на твои грудки. — Он поднял трость, указывая ею, и облизнулся. — Такие ли они крепкие и беленькие, как мне представляется.

Еву затрясло. Пожалуй, если б он грубо повалил ее на кровать и попытался овладеть ею, она отнеслась бы к этому спокойнее. Но такое унижение было невозможно стерпеть!..

— Что такое? — Он заметил ее состояние. — Выполняй, что я велю. Иначе… Гиббс!

— О нет, — пролепетала она. — Я… я сделаю, как вы хотите.

Пылая, она медленно расшнуровала корсаж и распахнула его. Он жадно следил за каждым ее движением. Она заметила, как туго натянулась спереди ткань его панталон.

— Прелестно, — он снова облизнулся. — И какая чудесная родинка над левой! Нет ничего соблазнительнее женской груди. Будь моя воля — все женщины бы ходили полуобнаженные. — Он протянул руку и достал из кармана какую-то цепочку с прищепками. — Смотри, дорогая. Эти прищепочки будут чудесно смотреться на твоих розовых бутончиках. Я потяну за цепочку — и ты испытаешь и боль, и наслаждение одновременно. Твой муж вряд ли додумался бы до такого. А я смогу тебя многому научить…

Боже, как ты позволил родиться на свет такому выродку?.. Еву трясло, хотя в комнате было жарко.

— Да, девочка моя, — продолжал Аллейн. — Вот твоя тетка, баронесса Финчли… — Она вздрогнула, услышав имя Гвен. — Она тоже здесь бывает. И она тоже вначале была строптива. Но, в конце концов, ей стало нравиться. Я тут славно развлекался с ней. — Он провел рукой по набухшему комку под панталонами. — У нее такой умелый рот. Ты тоже научишься. А еще у меня есть кресло. — Он снова показал тростью на одно из кресел, на вид самое обыкновенное, чуть шире обычного, из подголовника которого торчало что-то, похожее на крест. — Я посажу тебя в него нагую. Привяжу твои ручки к крестовине, ножки широко раздвину и тоже привяжу к подлокотникам. И мы позабавимся с тобой.

Гвен!.. Неужели она была здесь? И он проделывал с ней все это? Какой кошмар! Ева едва сдерживала рвущийся из груди крик.

Но главный ужас ждал Еву впереди. Аллейн продолжал:

— Ты, может, не веришь, что баронесса Финчли здесь частая гостья? Но к чему мне лгать? Я тебе больше о ней расскажу. Ведь это твоя добрая тетушка сделала так, что ты и твой муж оказались здесь!

— Н-не верю… — Но она чувствовала, что это правда. «Гвен! А я так тебе доверяла!..»

— Милая, Гвендолин для меня сделает что угодно! Мы же с ней старые друзья. Кстати, — тонкогубый рот маркиза искривился в дьявольской усмешке, — ты так боишься за своего муженька, а знаешь, что он был любовником твоей тетки? О, да! Он ее обожал! Боготворил. А она — о, женщины, вам имя вероломство! — отправила его на каторгу. Не без моего участия, конечно.

У Евы в глазах потемнело. Неужели это правда? Саймон — и Гвен… Представить их рядом, целующихся, обнимающихся, — и жить не хочется. Но нет, он лжет!

Она вдруг ощутила такую всепоглощающую ярость, что убить его показалось ей делом самым простым. Она даже захотела — страстно, до сердечной боли! — увидеть его размозженную голову, заглянуть в гаснущие злые глаза — и посмеяться над его агонией.

— Сдохни, пес!!! — Нет, это выкрикнула не Евангелина Корби, дочь лорда и воспитанная по всем правилам высшего света девушка, — та и слов-то таких не знала. Это кричала отчаявшаяся, способная на все женщина.

Она метнулась к кочерге, выхватила ее и замахнулась ею над головой маркиза… И замерла. Он оказался быстрее — и десятидюймовый острый клинок, выскочивший из трости, уперся ей под левую грудь, уколов нежную кожу.

— Милая, со мной такие штуки не пройдут. — Вкрадчивый спокойный голос завораживал, и рука с кочергой бессильно поникла. — Брось это. — Она бросила. — Хорошая девочка. А теперь повернись ко мне спиной. — Она повернулась… И тут же упала как подкошенная. Маркиз ударил ее ребром ладони по шее.