«Он хочет, чтобы все знали, что мы поженились! Зачем? Почему? — металось у нее в голове. — Он не сумасшедший! Ему что-то нужно…»

Евангелина была абсолютно раздавлена произошедшим. Такого мужа она не могла себе представить даже в страшном сне. Но это был не сон. Ее прекрасная жизнь была разрушена.

ГЛАВА 3

10.

Саймон не стал задерживаться в деревне, где их могли искать разбойники. Он купил для себя хорошие кожаные сапоги и мешок с провизией, — и вместе со своей женой отправился в путь. Он надеялся к вечеру добраться до трактира старого Бреди. В трактире были гостевые комнаты и даже ванна, о которой он столько мечтал. Там они с женой смогут отдохнуть.

С женой! Ха! Кто бы мог подумать, что он так быстренько побежит жениться? Да еще и будет угрожать несчастной девице ножом, требуя, чтобы она вышла за него! Конечно, он не причинил бы ей вреда, это было бы уже слишком, но он не мог не воспользоваться выпавшим ему шансом. Нужно было припугнуть девчонку.

Он не питал к ней ненависти или неприязни, как к дочери своего врага, и даже испытывал к ней симпатию. Ей просто не повезло, она стала его оружием, единственным способом отомстить лорду Корби. Когда-то этот человек отнял у него родного отца, и теперь Саймон был намерен поступить с ним подобным образом. Никогда лорд Корби не увидит свою дочь, — и Саймон мечтал сообщить ему об этом лично.

Но, прежде чем явиться к Корби, он решил закрепить свои права на жену. Хочет девчонка того или нет, но сегодня у них обязательно должна состояться первая брачная ночь. И тогда ее отец уже не сможет оспорить их брак, он ничего уже не сможет изменить.

Они неспешно двигались через лес по широкой дороге. Он впереди, она позади. Но постепенно Саймон стал замечать, что девушка все больше отстает, явно уставшая после долгой ходьбы. Он решил сделать привал. Они разместились на небольшой поляне и плотно пообедали. Саймон не стал торопить девчонку и дал ей немного отдохнуть.

Хм… девчонка… жена… Он столько раз произнес ее имя перед церковью, но сейчас никак не мог вспомнить, как ее зовут.

Саймон взглянул на нее. Она сидела на траве, привалившись спиной к дереву. Видимо, лесной пейзаж подействовал на нее умиротворяюще: черты лица ее разгладились, и она не казалась уже такой несчастной и подавленной.

Сквозь зеленую листву весело светило солнце, будто лаская девушку своими теплыми лучами. Она полузакрыла глаза, подняла вверх личико, подставив его ласковому светилу, мягкие полные губы ее слегка приоткрылись. У нее был округлый подбородок и нежная, белая, как лепесток нарцисса, шея. Ниже Саймон старался не смотреть, — довольно глубокое декольте открывало две восхитительные округлости с манящей ложбинкой меж ними. Над левой, будто ягодка черники в молоке, красовалась родинка, от которой голова начинала кружиться, а сердце скакать галопом.

Девушка сорвала колокольчик и сейчас бессознательно теребила его пальцами; затем подняла руку и заложила цветок за корсаж. Пролетавшая мимо маленькая бабочка приняла ее, видимо, за нечто неживое и опустилась ей на грудь. Девушка, не шевелясь, скосила глаза вниз, улыбнулась уголками губ и, кажется, затаила дыхание, следя за пугливым насекомым, которое вольготно расположилось как раз рядом с цветком, сверкая на солнце голубыми, чуть подрагивающими крылышками.

Саймон невольно позавидовал бабочке; и его жена вдруг показалась ему лесной колдуньей, знающей язык зверей и птиц и секреты трав.

Заглядевшись на прелестную спутницу, Саймон подался вперед к ней. Девушка уловила его движение и взглянула на него. С лица ее тут же сошло радостное выражение, сменившись откровенной неприязнью. Бабочка вспорхнула с ее груди и унеслась в небо. Очарование было разрушено. Саймону показалось даже, что солнечный свет потускнел.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Она презрительно фыркнула.

— Старческий маразм? Забыл, на ком женился? — язвительно спросила она.

Да, очарование было разрушено, а настроение испорчено. Саймону тоже захотелось сказать ей какую-нибудь гадость.

— На ком женился, я помню, а имя мне твое не важно, буду звать тебя, как мне вздумается.

— В таком случае я тоже буду звать тебя, как мне вздумается.

Ну и штучка! Такого Саймон не ожидал. По его представлениям она должна была плакать, проклиная свою судьбу, что свела ее с ним — и, конечно, она должна бояться его. Почему она не делает ни того, ни другого?! Ничего, он это исправит.

— А я даже открою тебе мое второе имя, моя сладкая пампушечка.

Девушка скривилась, услышав, как он ее назвал.

— Дай-ка угадаю, — сказала она. — Тебя зовут Облезлая Обезьяна?

Саймон был оскорблен до глубины души. Не будь она женщиной, он бы заставил обидчика проглотить эти слова вместе с собственным языком!

— Джек Гром, — вскинув подбородок, высокомерно произнес он.

Недоверчивый взгляд был ему ответом. Она отвернулась и стала смотреть на кусты и деревья. Разочарованный такой реакцией, а, вернее, отсутствием последней, Саймон тоже отвернулся от нее, а потом объявил об окончании привала.

Некоторое время они шли в молчании.

— А твои разбойнички славно тебя берегли: хранили, словно сокровище, под замком, — услышал он ее насмешливый голос в спину.

— Я был им очень дорог, — тут же отозвался он, и вдруг улыбнулся в бороду. А его жена забавная. Маленькая острая штучка.

Саймон вспомнил, как ее зовут.

— Евангелина, — будто пробуя ее имя на вкус, тихо сказал он.

Она фыркнула за его спиной.

— Вспомнил, Облезлая Обезьяна? А вот я твои имена забыла, и первое, и второе.

Напрашивается, мерзавка!

— Уверен, сегодня ночью ты их оба вспомнишь, мой розовый бутончик, — многообещающе хмыкнул он. И добился своего, хоть и сам был не рад этому. Ева побледнела, лицо ее стало сумрачным. Она опустила глаза и неохотно поплелась за ним по дороге, еле волоча ноги, так что ему приходилось останавливаться и ждать ее.

Итак, первой брачной ночи быть! Он желал этого, и вдруг понял, что хочет ее прямо сейчас. Но нет, он дождется вечера. В трактире он сможет отдохнуть и отмыться от въевшейся в кожу грязи.

Сегодня утром он пытался вымыться в реке, но вода была холодной, а он был слишком слаб, и ему это плохо удалось. Хорошо бы еще отрезать эту отвратительную бороду, — совсем. Пока он был Джеком Громом, он носил усы и небольшую бородку. Но теперь решил окончательно покончить с этими украшениями на лице.

Он подумал об этом — и у него почему-то потеплело на душе оттого, что он представил, как Ева удивится, когда увидит его немного обновленным. И поймет, что он не так уж и стар и уродлив. Это может немного смягчить ее по отношению к нему.

Была и еще одна причина, по которой он решил не торопиться с брачной ночью. Он банально боялся оплошать. Он был измучен и слаб.

Но ничего! Хороший ужин, ванна и пара часов сна в нормальной постели, — и он снова будет готов на подвиги!

Он жалел теперь, что рассказал ей, что это он Джек Гром. Зря. Но она его разозлила…

Но он не солгал жене.

Да-да, совсем недавно Саймон главенствовал в этой шайке! Его воля, его решения были законом, никто не смел перечить ему. Но весы судьбы разбойничьих атаманов — ненадежная вещь; и они склонились в пользу Мича после двух сорвавшихся ограблений, в неудачах которых хитрый Петля обвинил главаря.

К тому же, разбойникам не нравился приказ атамана не нападать и тем более не насиловать женщин, — а ведь именно женщины — самая легкая добыча для тех, кто промышляет на больших дорогах. Но Саймон был тверд и непреклонен, и до поры до времени его слушались.

О том, что богатый клиент едет по дороге, проходящей недалеко от разрушенного замка, сообщал Джеку Грому старый Бреди, трактирщик с ближайшего постоялого двора. Он присылал в замок своего огромного мастифа с запиской, прикрепленной к ошейнику. Атаман щедро платил осведомителю за эти услуги.

Когда, распаленные и взбудораженные подначиваниями Мича, бандиты устроили собрание и объявили, что не хотят больше видеть своим вожаком Джека Грома, Саймон начал настаивать на решении вопроса о верховенстве в шайке по старому разбойничьему обычаю — в поединке на ножах.