– Да в своем ли ты уме, сосед!? Что такое проклятье и кто такой мой сын, которому нет и шести весен!..

– Ёзиф, Ёзиф!.. – всплеснул руками садовник, – Когда ты пришел к нам, в свой ветхий отчий дом, мы приняли тебя с твоей семьей, как родного! Мы все вместе помогали тебе отстраивать твой дом! И чем ты хочешь отплатить нам?.. Наши дети лишились разума и скоро умрут! У наших семей не останется будущего! И виноват в этом будешь только ты!

Его глаза светились каким-то яростным, диким блеском. Брызгая слюной, он решительно наступал на Ёзифа, тыча коротким пальцем ему в грудь. Тот, будучи вдвое выше его, удивленно отступал, пока не уперся спиной в детскую кровать со спящим Эммануилом.

– Замолчи, лгун! – вдруг раздался звонкий детский голос.

– И твоя… – взъерошенный садовник замер с открытым ртом, злые слова, приготовленные для оскорбления хозяев дома, застыли у него на языке.

– Они сами прокляли себя, набросившись на беззащитного, как голодные псы на котенка! Они не умрут! Но и не встанут, пока истерзанный ими не поднимется с этой постели!..

Шимшон набрал воздуха, чтобы продолжить, но тут же закрыл рот, увидев перед своим лицом огромную, растопыренную ладонь Ёзифа. Взгляды взрослых остановились на маленьком тельце, лежащем на соломенной подстилке, под толстым одеялом.

Эммануил спал…

…

– Ёзиф, что нам делать? Эмила здесь совсем не принимают… а после того случая, я боюсь отпускать его из дома…

Голос матери звучал с соседней кровати, но казалось откуда-то издалека, очень хотелось спать.

– Я думал предложить тебе отвести его к братьям, в Кумран, там он будет в полной безопасности и многому научится…

Мама ответила что-то совсем тихо.

– Ты снова тяжела другим дитем, поэтому, когда он достаточно окрепнет, я сам отведу его…

К концу весны у меня появилась маленькая постоянно кричащая сестренка. Кроме того, я достаточно набрался сил, чтобы двинуться с отцом в долгую дорогу. И по правде говоря, я был рад покинуть наш дом, что бы в дороге, наконец, выспаться. По пути в Кумран, мы планировали навестить мамину сестру Елизавету, жившую в Вифлееме, с мужем и сыном – моим двоюродным братом.

Долгая дорога представлялась мне каким-то новым, увлекательным приключением. Наш путь пролегал по оживленному маршруту, на котором кого только не встречалось, попадались калеки, ковылявшие за подаянием и прокаженные. При виде согбенных фигур, закутанных с ног до головы в грубую, дешевую ткань, отец переводил меня на другую сторону дороги.

– Если не хочешь, что бы у тебя лицо стало, как львиная морда и страшно заболели, а потом отвалились пальцы, – говорил мне папа, – Держись от таких, подальше!..

Также мы выдели торговцев разным мелким товаром с большими мешками и разноязычных ремесленников со своими громоздкими инструментами на тележках. Попадались и воины с длинными копьями и прочными щитами за спинами. Но больше всего на дороге было людей с детьми, нагруженных узлами и корзинами, изможденных и уставших, словно они пришли сюда с другого края мира. Среди них совсем не встречалось взрослых мужчин, женщины и подростки тащили волокуши со своим нехитрым скарбом, и часто поверх кучи тряпья сидели младенцы или лежали дряхлые старики.

– Пап, а куда идут эти бедные люди? – спросил я у отца, – У них, что совсем нет своего дома?

На что он, помрачнев, процедил сквозь зубы.

– Проклятые мытари7!..

– Эти люди все мытари, да? – спросил я его громко через некоторое время.

Проходившая нам навстречу женщина с волокушами повернула, искаженное злобой лицо и, бросив волокуши, крикнула мне.

– Замолчи, маленький глупец! А ты, – обратилась она к моему папе, – Научи, наконец, своего заморыша правде! А лучше, отведи его на рабский рынок в Цезарию, где, продав его, ты, быть может, сможешь выкупить моего мужа и старшую дочь!..

Зарыдав, она поволокла дальше оглобли от повозки с привязанными к ним перекладинами, на которых среди наваленных тряпок сидели двое годовалых младенцев, которых поддерживал тощий оборванный паренек, злобно сверкнувший на нас глазами.

Отец мрачнее тучи отвел меня на обочину, присел передо мной и, глядя в глаза, сказал.

– Слушай, Эмил! Если ты не знаешь о чем-то, тем более о людском горе, то не смей говорить вслух, что первым взбрело тебе в голову! Понял?

Я только испуганно кивнул ему головой…

– Запомни одно, – продолжил отец, – Мытари, это зло! Многие добрые люди теряют из-за них все нажитое, а некоторые, даже жизнь и свободу…

А однажды, нам попалась кавалькада странных всадников в шлемах, блестевших на солнце, с разноцветными гребнями на макушках и в пурпурных, наверное, очень дорогих, плащах, развевавшихся за ними на скаку.

– Ромеи… – прошипел отец в негодовании, отступая перед ними с дороги.

…

Наконец, в канун великого праздника Хаг-Шавуот8, мы пришли в Вифлеем! Нас радушно приняли в доме моей тетушки Елизаветы (маминой старшей сестры) и ее мужа – почтенного цадукея9 Захарии.

– Как вы дошли, была ли легка дорога? Как мой ненаглядный племянничек, не сильно устал? – приветливо встретила нас Елизавета, указывая слугам, что бы разули и подали воду с полотном.

– Привет, я Йоан! – протянул мне руку мальчик примерно моего возраста.

– А, познакомься со своим двоюродным братом, Эмил. – Подбодрил меня отец, вытиравший себе ноги.

Йоан был чуть выше меня ростом, худ и такой же светлокожий. Мы были с ним почти ровесники и, поэтому, быстро нашли общий язык.

– Ты долго можешь идти, не уставая? – спросил меня Йоан.

– Да! – ответил я гордо, – Мы с папой всю дорогу шли пешком, и я ничуть не устал!

– Вот, здорово, а меня отец целыми днями заставляет читать Пятикнижие10…

– Так ты что, читать умеешь? – задохнулся я от восторга, – А может еще и писать?

– Да! Конечно! – заважничал теперь он, – Я давно уже все буквы знаю!

– Да… А меня вот отец только плотничать учил. – Разочарованно сказал я.

– Ух ты! – обрадовался теперь Йоан, – А мне покажешь, как это делать?

– Ну, давай, – согласился я, – Надо только каких-нибудь палок найти.

– Пошли на улицу, – быстро предложил мне братишка, – Там этого добра много валяется.

Мы заигрались с Йоаном и сами не заметили, как оказались на окраине Вифлеема, у широкой дороги, ведущей к Иершалиму.

Я замер на месте, завороженно глядя на несколько крестообразных конструкций с висящими на них совершенно голыми мужчинами. Некоторые уже не подавали признаков жизни, обмякнув на растянутых в стороны руках, привязанных к деревянным перекладинам. Их головы с почерневшими лицами, наполовину скрытыми длинными свалявшимися волосами, безвольно свешивались на грудь.

– Эй, парень! Ты что, еще не видел ромейских казней? – окликнул меня, выводя из ступора пожилой страж в кожаной куртке, перетянутой ремнями, – Видать, ты издалека пришел!

– За что же их… так… – спросил я.

– Ха! Там же все написано! – сказал, подходя сторож, указывая глазами на таблички, прибитые над головой каждого несчастного.

– Вор! И, у-бий-ца… – прочитал по слогам Йоан, – Эмил… Пошли скорей отсюда!.. – брат потянул меня прочь с дороги, – Наши наверное уже заждались, отец не любит, если кто-то опаздывает к праздничному столу!

Сторож небрежно хлестнул кнутом по ногам одного из привязанных. Бедняга испустил тихий стон, по телу прошла слабая дрожь, а с его паха неторопливо сорвалась целая стая жирных, кровавых мух.

– Этот еще живой… – скосив взгляд в сторону вьющихся мух, недовольно пробурчал страж, – Думаешь интересно мне здесь, на Пятидесятницу, с этих негодяев мух сгонять?!

– А почему их так казнили в канун праздника? – недоуменно спросил я, разглядывая умирающего на кресте человека.