И все же Сомин отказывалась давать ему слабину.

– Мне трудно поверить, что тот, кто может, по его словам, выяснить все на свете, понятия не имел, что отец Миён вернулся и что-то замыслил. Ты мог бы предупредить ее. Мог бы защитить их обеих.

– Да, я могу выяснить все что угодно, но не стану же я искать информацию, которая меня не касается. Я ищу только то, за что мне платят.

Сомин покачала головой:

– Как скажешь. Делай что хочешь, только меня не трогай.

– Да за что ты так сильно меня ненавидишь? – вскинул руки Чуну.

Сомин насмешливо хохотнула:

– Я же только что сказала.

– Нет, ты вела себя так задолго до того, как с Миён что-либо случилось. Ты ненавидела меня с самой нашей первой встречи. – Чуну приблизился, внимательно рассматривая Сомин, как будто собирал ее по кусочкам.

– Мне просто не нравятся такие люди, как ты.

– Такие люди, как я? – Губы Чуну изогнулись в изумленной улыбке, и Сомин яростно захотелось стереть ее с его лица. – Ты имеешь в виду дьявольски привлекательных людей?

– Ну, слово «дьявольский» ты точно подобрал, – съязвила Сомин.

– Ты же знаешь, мы бы отлично провели время. – Чуну заискивающе улыбнулся.

Сомин издала звук рвотного позыва.

– Поверь мне. Мне противен твой типаж.

– И какой же у меня типаж?

– Ты из тех, у кого за внешней дымкой таится пустота. Ты хочешь, чтобы люди думали, что ты такой весь горячий и загадочный, но держу пари, что за всем твоим блеском и улыбками нет ничего, что могло бы подкрепить твои громкие слова.

Сомин привыкла к тому, что ее слова попадают в цель. Именно так она держала в узде школьных хулиганов. В конце концов, Чуну похож на них – на ребят, крадущих у первоклассников [21] деньги на обед, настолько неуверенных в себе, что приходится прятаться за бравадой. Но ткни их пальцем – и они сдуются, как старый воздушный шарик.

Но вопреки ее надеждам улыбка Чуну стала шире. Он наклонился немного ближе.

– Просто признай: ты заинтригована, что может таиться за этой дымкой. Или ты боишься обжечься?

– Я боюсь заболеть эмфиземой, – ответила Сомин, скрестив руки на груди. Не позволяя ему увидеть ее истинные чувства, хотя пульс у нее участился.

Из-за угла показался Чханван, осторожно несущий три переполненных стакана с кофе, и Сомин использовала эту возможность, чтобы повернуться спиной к непоколебимой ухмылке Чуну. Чханван, должно быть, купил кофе в одном из автоматов, потому что крышек у стаканов не было, а зря – часть кофе уже расплескалась и испачкала ему рубашку.

– Чханван-а, – укорила его Сомин, – вот зачем ты так быстро идешь с кофе в руках?

– Я не хотел, чтобы он остыл. – Чханван поморщился: кофе ошпарил ему голую руку, уже розовую от пролитых ранее капель.

Прежде чем Сомин смогла протянуть руку, Чуну ловко выхватил у Чханвана два стакана и подал один ей. Она засомневалась, стоит ли ей брать его. Или лучше опрокинуть стакан на него? Но она знала, что это ребячество, поэтому приняла стакан, стараясь ни в коем случае не прикоснуться к руке Чуну.

Она подула на свой напиток, но, сделав глоток, буквально зашипела от боли – такой горячий был кофе.

– Осторожнее, неужто ты обжечься решила? – сказал Чуну, наблюдая за ней поверх края своего стакана. Судя по его самодовольному и многозначительному тону, он имел в виду нечто большее, чем кофе.

Громкий голос эхом разнесся по больничной приемной.

– Чханван! – Это не был крик, но прозвучало очень глубоко и властно. – Как ты посмел сбежать с занятий? – К Чханвану подошел его отец и недовольно ткнул того пальцем в грудь.

Как и сын, он был высоким. Но если Чханван выглядел неуклюжим и угловатым, то у его отца от регулярных тренировок была плотная фигура. Однажды Чханвана заставили тренироваться с ним целую неделю. У него все так разболелось, что он едва мог ходить и жаловался, что у него появились синяки в местах, о существовании которых он раньше и не подозревал. Вскоре его отец отказался от попыток заставить сына нарастить мышечную массу, точно так же как он отказался от многих других вещей в отношении сына.

– Но абоджи [22], моя подруга…

Отец отвесил ему звонкий подзатыльник, и Чханван умолк. Сомин хотела вмешаться. Но вместо нее за друга вступился Чуну.

С открытым ртом Сомин наблюдала, как токкэби встал, словно живой щит, между Чханваном и его кипящим от злости отцом.

– Господин, кажется мне, мы до сих пор не встречались. Меня зовут Чуну, – холодно поздоровался он, не удосужившись даже поклониться в знак приветствия – вместо этого он только слегка наклонил голову. Этот жест определенно не ускользнул от внимания отца Чханвана.

Господин О сжал челюсти:

– У меня нет времени вести светские беседы с твоими друзьями, Чханван. Садись в машину.

– Да, абоджи.

– Неужели он не может навестить больную подругу? – спросил Чуну.

– Она умирает? – уточнил господин О.

– Насколько я знаю, нет, – сказал Чуну, и Сомин заметила, что токкэби прижимает к боку крепко сжатый кулак, как будто иначе он мог не сдержаться и врезать в лицо господину О.

– Тогда повидаются, когда она выйдет из больницы. Чханван! – прогремел господин О, направляясь к выходу. Он даже не оглянулся убедиться, что сын последовал за ним, настолько он был уверен в своей власти.

– Увидимся позже, хён, Сомин-а, – пробормотал Чханван, смущенно опустив глаза. Сомин подняла было руку, думая утешить Чханвана, но он, ссутулив плечи, бросился вслед за отцом.

– Что это было? – повернулась Сомин к Чуну.

– Ничего.

– Ты выглядел так, словно хотел ударить отца Чханвана.

– Просто ненавижу таких людей, – пояснил Чуну. – Давят на всех, превращают их в ничто, лишь бы почувствовать свое превосходство. Этот человек – трус и хам.

Сомин вздернула брови к челке. Впервые они с Чуну в чем-то были согласны.

– Ого, а ты умеешь удивить.

– Почему? Тебя разве не бесит то, как отец Чханвана с ним разговаривает? Как он принижает его? – отозвался Чуну, и из-за язвительности в его голосе Сомин подумалось, что, возможно, Чуну возмущает не только грубость господина О, но и нечто большее.

– Конечно, меня бесит, как он разговаривает с Чханваном, но что я могу поделать? Он его отец.

– Даже если ты отец, это не значит, что ты автоматически знаешь, как для твоих детей будет лучше, – пробормотал Чуну.

– И что это должно означать? – полюбопытствовала Сомин, впервые искренне заинтересовавшись токкэби. Похоже, он не так прост, как кажется. Из стакана, все еще зажатом в руке Чуну, повалил пар, а кофе начал пузыриться.

– Эм, Чуну? – позвала его Сомин. – У тебя кофе… кипит.

Чуну взглянул на свой стакан и спрятал его за спину.

– Пойду прогуляюсь. – Он развернулся на каблуках, выбросил дымящийся стакан в мусорное ведро и свернул в первый попавшийся коридор.

Сомин чуть не бросилась за ним. В животе у нее возникло странное чувство. Чуну определенно было больно, даже если он этого не признавал. Но Сомин беспокоило не это. Беспокоило ее то, что ей вдруг почему-то захотелось его утешить.

«А ну прекрати», – велела она себе. Она направилась в зону ожидания, но тут по ее спине пробежал холодок. Сомин повернулась в сторону коридора, где только что скрылся Чуну. Там стоял какой-то человек. Из-под бейсболки, закрывавшей его глаза, торчали волосы с проседью. Тот самый странный мужчина с улицы!

– Извините, – сказала Сомин. Мужчина пошел по коридору, и она последовала за ним. – Эй! Я только хотела вас кое о чем спросить. – Что-то в этом человеке казалось ей таким знакомым… но что?

Сомин шла и шла, пока не оказалась в совершенно другом крыле. Стояла тишина. Похоже, большинство палат здесь были пусты. Не пищали медицинские аппараты, не болтали медсестры, и без этого привычного шума Сомин показалось, будто она слышит какие-то странные звуки. Как шепоток в воздухе.