– Осторожнее, – взвизгнула тетка. – Осторожнее надо быть. Я фикус на ночь в угол оттаскиваю, а утром ставлю в центр холла.

Лау прикинул на глаз: кадка большая, фикус немаленький, и вес должны иметь приличный. Зачем таскать с места на место? Впрочем, не надо спрашивать, зачем тетка делает эту сизифову работу, и кто за ночь постелил линолеум на мраморную крошку. Очевидно, так распорядился покойный Дериктор. Волю умерших надо уважать. Поэтому, если нравится гостинице быть странной и пугать посетителей, – пусть будет так. Надо привыкнуть и не обращать внимания. Он вновь налил в кружку кипятка и вернулся в номер. Лау высыпал в чашку два пакетика свежемолотого кофе, и дразнящий запах арабики поплыл по комнате. Это, к сожалению, не доппио из кофемашины на работе, но в походных условиях сойдет.

Дверь комнаты скрипнула, и на пороге появилась ночная стервь-девица. При дневном свете она преобразилась в красавицу.  Высокая, длинноногая (красоту ног оценил еще утром), узкие бедра, грудь почти незаметна, тонкие руки, на точеной шее небольшая головка.  Овальное лицо с высоким лбом, на переносице небольшой белесый шрам,  серые пронзительные глаза, римский нос с тонкими бледными губами, на верхней губе слева родинка, делающая ее, как писали старинных романах, пикантной особой.  Лицо густо усыпано веснушками. Длинные медно-красные волосы собраны в тугую косу, болтавшуюся за спиной огненной змейкой.

Девица, на удивление, выглядела интеллигентной, хотя в общении  пыталась быть вульгарной. Очевидно, защитная реакция.  На дневной красавице было серое худи с длинными рукавами  и логотипом группы Пинк Флойд. Высокие голубые джинсы туго обтягивали бедра, на ногах – ослепительно белые кроссовки.

Дневная  красавица повела носом и возмущенно спросила:

– Почему мне кофе не налили?

Лау оценил ее наглость и с усмешкой сказал:

– Ваше величество не заказывало кофе в постель.

Девица надменно задрала римский нос и ответила о себе в третьем лице:

– Привычки её величества не обсуждаются. Она привыкла каждое утро  пить кофе со сливками и свежими круассанами. В исключительных случаях, в  походных условиях, – девица обвела рукой комнату, – её величество может обойтись кофе без сливок, но с печеньем. Учтите, без утреннего  кофе её величество становится стервозной и неуправляемой. Поэтому немедленно подайте её кофе.

Он изобразил шутовской полупоклон:

– Чашка на полке, кипяток внизу, а кофе я с вами поделюсь.

– Нет, – голос девицы  был полон ледяного спокойствия. – Это вы быстро возьмете кружку, мухой  нальете кипяток, а потом заварите себе кофе. Со своей стороны угощу вас печеньем. Не поняли? Быстро подали мне кружку с кофе!

Лау хотел что-то сказать, но девица прикрикнула: «Не сметь возражать!»

Умеет девица строить! Тогда почему одна, где толпа преданных поклонников? Может, ждут,  не дождутся, пока она откушает кофею без свежих сливок, но с печеньем?

Пока он раздумывал, девица ловко подхватила кружку с кофе, и ему ничего не осталось, как  сходить вниз за кипятком. Когда вернулся, девица сидела на постели по-турецки и, жмурясь от удовольствия, мелкими глотками пила горячий кофе и хрустела финским печеньем.

Он сыпанул в чашку кофе, и вновь одуряющий аромат арабики поплыл по комнате.

– Держи печенье, мой верный паж, – девица царственным жестом протянула ему два печенья. Будешь на старости лет вспоминать, как я, самая прекрасная в этом Мухосранске, угощала печеньем.  Кстати, я не поблагодарила за заправку постели. Весьма признательна. Никогда не любила убирать. Мама всегда ругала, а бабушка тайком заправляла, – девица хихикнула, что-то вспоминая и мечтательно, потягиваясь, произнесла. – Мне бы такого мужа, чтобы убирал за мной.

Лау понравилась дневная красавица,  захотелось поцеловать ее пикантную родинку на верхней губе, но такой жены номер два его Боливар точно не вынесет, споткнется и издохнет. Потом – я безэмоциональная скотина. Надо соответствовать.

– К сожалению, паж из меня плохой, поэтому не могу подавать кофе в постель. Был неприятный случай, когда одну свою пассию нечаянно обварил горячим кофием,  – сухо проинформировал он.

– Я и не набиваюсь, – фыркнула девица. – Кстати, я ночью вела себя прилично?

Лау с трудом подавил смешок и замахал руками:

– Очень даже прилично! Вы  лично разобрали постель, извинились, что простыни холодные и порывались лечь рядом, чтобы согреть. Но я не позволил, слишком устал. Ваше величество обиделось и всю ночь заливисто храпело рядом, мешая спать. Но я назло всем напастям прекрасно выспался.

Девица с ледяным спокойствием встретила его чудовищную инвективу и заключила со вздохом:

– Значит, хамила,  и по-крупному, – и тут же попыталась перейти в наступление. – Посмотри на себя в зеркало! Ведь старенький ослик, вусмерть заездили, совсем облысел, а все мечтаешь о юных невинных девах. Ночью такой треск стоял, видно, бес грыз твои ребра.  Как  ты утром жадно обглядывал меня? Я уже решила испугаться, ведь съешь бедняжку ненароком и не подавишься. Маньячище натуральный! А ну признавайся,  хотел испробовать свежего мясца и лишить девушку невинности?

Лау еще больше понравилась эта языкастая девица, но решил не отвечать, чтобы не нарваться на очередную колкость от девицы.

В комнате повисла тишина,  прерываемая обоюдным причмокиванием и хрустом печенья.

Первой прервала тишину девица:

– Надеюсь, не обиделся? Извини за глупый язык. Плету не пойти что. На самом деле ты – кавалер хоть куда. Мужественный, с мощным бритым черепом, с крепкими мускулами и тугим кошельком. Мечта юных провинциальных дурочек, писающих от восторга, когда их приглашают прокатиться в крутой тачке, где с них по-хозяйски снимают трусы и раскладывают на заднем диване автомобиля.

О, как, мы еще не знакомы, но девица ловко перешла на «ты», подумал Лау и вновь согнулся в шутовском полупоклоне:

– Я восхищен и потрясен вашим величеством. Только двух печенюшек мало. Не наелся. Прошу добавки.

– Добавка будет завтра, – безжалостно отрезала девица. – Когда подашь кофе в постель и обязательно – слышишь, обязательно! – раздобудешь свежих сливок. Без них кофе невкусный и жизнь не мила.

Лау задумчиво почесал бритый затылок и достал из сумки очередной бутерброд с салями и только открыл рот, чтобы откусить большую часть бутерброда,  как девица  плеснула руками и гнусавым голосом уличной прошмандовки заверещала:

– Люди!  Гад жрет бутерброд, честно мной заработанный!  Не для того я юбку задирала, и всем подряд давала, чтобы он так сытно жрал. Дивись, що робиться!

От неожиданности Лау так и остался с открытым ртом, а дальнейшие события произошли в темпе вальса, на счет:

– раз,  – девица вырвала из его рук бутерброд,

– два,  – откусила от него,

– три,  – он  только зубами клацнул.

Если до этого поведение дневной красавицы вызывало у него веселую усмешку, то теперь он разозлился. Хваленое равнодушие исчезло. Захотелось разложить девицу на постели, содрать джинсы и всласть хлестнуть ремешком по нежной попе. Лау закрыл глаза и мечтательно улыбнулся, представляя сию экзекуцию. Гнев моментально прошел.