– Такое фуфло сочиняешь, аффтар! – продолжил изгаляться хамовитый малый. – Байки дешевые! Говенный продукт!

– Согласен, байки, но не плохие, – обиделся начинающий вежливый писатель.  – Чем байки хороши? Не знаешь? Литература должна  возвышать человеческие души,  находить в них прекрасное..  Если грубо, чтобы ты понял,  – умному надо учиться на ошибках дураков.

– Дуракам, выходит, только и остается совершать ошибки? – неожиданно насупился хамовитый малый. – Я догадываюсь, кем ты меня считаешь.  Знаешь, эта, не умничай. В табло получишь. Глаз подобью, и пальцы  отрублю,  чтоб не писал. Был один гуманист, – это слово хамовитый малый протянул с презрением, советовал хорошо сечь, чтобы не писали.

Хамовитый малый сделал неприличный жест и гордо удалился в темноту.  Начинающий вежливый писатель взъерошил остатки волос на голове:

– Ёх-хо-хо, грехи наши тяжкие… Так на чем мы остановились?

– На приезде в город, тупица, на приезде в город, – сам себе ответил начинающий писатель. – Пора просыпаться, герр Лаукерт цур Зее. Точнее, герр Лау. Андрею Лаукерту не нравилась его фамилия, слишком длинная, тяжелая в произношении, особенно на последнем слоге, поэтому для себя сократил  до первого слога «Лау». По-немецки это означало «равнодушный, неэмоциональный». Он и в самом деле был такой, ко всему равнодушный. Его бывшая жена, когда желала с ним поссориться,  а обожала это делать часто, называла роботом, чурбаком и деревяшкой. Её гнев разбивался об него, как морская волна о камень, превращаясь в пену. Она даже с кулаками бросалась на него, но Лау отходил в сторону, и жена с визгом натыкалась на стены. Что и говорить, их брак оказался недолговечным.

Лаукертом цур Зее1  он называл себя иронически, поскольку обожал плавать. Везде, куда приезжал в командировки, после работы искал водоемы, в которых обязательно долго плескался. Наверное, в другой жизни он был водоплавающим, человеком-амфибией. В воде он чувствовал себя гораздо свободнее,  чем на суше, а когда попадал на море, мог не выходить  из него часами и совершенно не уставал.

Я говорю себе – три, два, один! Глаза открыл! Вспомни, что спишь в местной гостинице, в двухместном номере. Рядом с тобой   должна спать неприветливая стервь-девица.

Открыв глаза, он убедился, что девица ночью не сбежала из номера, а продолжала спать на соседней кровати. Во сне она сбросила с себя одеяло, обнажив длинные ноги в красных носках. Ноги были стройные, как у моделей из глянцевых мужских журналов, тонкие в щиколотках с округлыми коленями. Отдохнувший организм вдруг бурно прореагировал, и Лау нестерпимо захотел женского тепла и ласки. Эх, очутится у нее под бочком, и погладить ножки, а потом забраться повыше и оседлать ее, такую теплую и мягкую со сна.

Но едва он сладко потянулся и встал, как девица, не открывая глаз, пробормотала:

– Хочешь посмотреть на меня голую, плати денежку.

Лау еще раз сладко потянулся и решил слегка похамить, в отместку за то, что ночью девица выгнала из прогретой постели, и пришлось греть другую:

– Меркантильность не украшает девушку. Смотри на себя сама. Можешь помастурбировать в мое отсутствие.

Он побежал в туалет, расположенный в конце коридора, а вдогонку ему понеслось возмущенное: «Пошел к черту! Сам дрочи!».

Когда он вернулся, девицы и след простыл. В номере от нее остался слабый запах цветочных духов, разбросанная постель и длинный темно-красный волос на подушке. Странно, ему показалось, что девица была блондинкой.

Лау заправил свою постель и, посмотрев на соседскую, скрипнул зубами и убрал ее. Немецкая составляющая его души требовала, даже в мелочах, порядка. Его жена была неряхой, и он  убирал за ней постель, а также разбросанные женские вещи: колготки, юбки и блузки. Броню его равнодушия пробивало грязное женское белье, которое мог найти в самых неожиданных местах. Ругаясь сквозь зубы,  он педантично складывал вещи для стирки в корзину.

Когда они стали встречаться, её привычка разбрасывать вещи казалось милой шалостью, но когда поженились, а жена по-прежнему продолжила страдать этим недугом, это стало причиной первых размолвок. Лау попытался привить жене полезный навык складывать вещи в  одно место. Жена соглашалась, день-два помнила о своем обещании, а потом все возвращалось на круги своя. В период брака они взяли в ипотеку однокомнатную квартиру с большой лоджией. Лоджия была соединена с кухней. В лоджии он вставил рамы с двойными стеклами и провел отопление. Лоджия стала второй комнатой.

Потом отношения разладились, но остались платежи по ипотеке, он был вынужден остаться в этой мгновенно опостылевшей квартире. В противном случае бывшая жена осталась без жилья. Со временем Лау думал найти себе другое жилье. Пока же он добровольно выселился в лоджию, а в дверь вставил замок. Еще он купил маленький холодильник. Бывшая супруга не умела готовить, но всегда любила поесть, что он готовил, и постоянно паслась в общем холодильнике.

Кухня, туалет и ванная остались в общем пользовании. После развода в комнату, где стала жить бывшая супруга, он не заходил, а когда однажды случайно зашел, тут же вышел. Безалаберность бывшей жены расцвела махровым цветом. Вещи валялись по всей комнате. Пыль, грязь и неприятный запах. Простыни на постели были несвежими и липкими. Немецкая составляющая его души упрашивала навести порядок, но русская перевесила, и он оставил там все в прежнем виде. Комната, вслед за бывшей женой, для него перестали существовать. В лоджии у него была идеальный порядок и чистота. Такой же порядок и чистоту он старался поддерживать в «местах общего пользования».

Утром гостиница выглядела не так зловеще, как ночью, когда два жалких плафона в длинном коридоре еле разгоняли тьму жидким светом, а двери номеров напоминали входы в склепы, набитые гробами. Осталось только войти и выбрать гроб посимпатичнее, с мягкой подстилкой, чтобы улечься и навек в нём уснуть. Утренняя тишина уже не казалось тревожной.

В туалете Лау с удовольствием умылся холодной водой и почувствовал себя бодрым, словно не было ночных приключений. Когда вернулся, обратил внимание, что на двери его номера гордо красовалась цифра «14». Он внимательно осмотрел номерок. Не похоже, что его ночью поменяли. Он прошелся по коридору, но тринадцатого номера на этом этаже не обнаружил. В этой гостинице точно не соскучишься. Лау сплюнул через плечо и решительно вошел в комнату. Он повесил мокрое полотенце сушиться и позавтракал бутербродами, которые взял с собой. После захотелось  ароматного кофейку.

Лау спустился в холл гостиницы. Администраторша  еще не сменилась, терла красные глаза и пыталась кое-как навести порядок на голове, которое  напоминало разворошенное воронье гнездо. Щетка цеплялась за волосы, и тетка сквозь зубы тихонько ругалась. Сегодня волосы были у нее иссиня-черного цвета. Кажется, вчера она была блондинистой, или это плохое освещение? Наплевать, он уже стал привыкать к странностям этой гостиницы.

– Кипятка не найдется?

Тетка перестала драть волосы и выставила на стойку электрический чайник с водой:

– Розетка рядом с кабинетом Дериктора.

Наученный горьким опытом, он на всякий случай осмотрел холл, который за ночь не изменился и был таким же пустым.  Лау поставил на табуретку чайник и включил его в розетку. Бумажка с печатью на директорском кабинете была небрежно оторвана. Лау не любил непорядок и тщательно приклеил бумажку на место. Вода в чайнике забурлила. Он налил в кружку кипяток и хотел вернуться в номер, но дорогу неожиданно перебежал фикус в большой кадке. Он споткнулся о кадку и растянулся во весь рост на полу. Горячая вода расплескалась по линолеуму. Стоп, какой линолеум? Ночью же был пол из мраморной крошки.