Через пару часов в каюте командира собрались все заинтересованные стороны, и док Воронин спросил Жевакина, что случилось, как произошло, что он поплыл в сторону от судна, мог же утонуть.

– Они меня заставили!.. – тихо произнес Жевакин, и тут всем стало ясно, что мы в первый раз слышим речь Жевакина и что с ним совсем не все в порядке!

– Кто заставил?! Что происходит с тобой, Геннадий Иванович?! – «дед» Бардин начал выходить из себя.

– Они следят за мной… Они хотят отравить меня… Я боюсь их!.. – Гена дернулся всем телом и, обхватив руками свои плечи, быстро заговорил:

– Я слышу их, они следят за мной, они постоянно шепчут мне, чтобы я собирался! Они придут за мной завтра, я боюсь их, мне страшно!! – Гена подвинулся на диване к переборке (так на флоте называют перегородки или стенки) и вжался в самый угол.

– Александр Евгеньевич, похоже, необходима полная изоляция, скорее всего это БГ! Давайте решать, что делать. Пока я размещу его в лазарете и буду лично с ним! – Доктор Воронин, почувствовав реальную свою незаменимость в этой ситуации, раскраснелся и взял инициативу на себя.

Акимов твердо сказал:

– Я докладываю на базу, что у нас обнаружено такое заболевание! Пусть решают, что мне с ним делать! А пока добро вам, док, устраивайтесь в лазарете!

На этом и порешили! Доктор увел Гену в лазарет, а мы еще некоторое время со стармехом думали, как же угораздило его подхватить белую горячку, хорошо, что все кончилось относительно спокойно!

Мне начинало казаться, что наш рейс сглазили. Что там еще впереди?! Вечером завпрод (заведующая продовольствием) принесла кольцо полукопченой колбасы, и мы с «дедом» врезали по двести «шильзано» (напиток на основе шила, то есть спирта) и заели все это колбасой.

Утром пришло «радио» (радиограмма) из штаба флота, приказано передать моториста Жевакина на борт ОИС «Челюскин» (океанографическое исследовательское судно), которое следует во Владивосток и через одни сутки будет в нашем районе. Нам приказано скорректировать время прихода и после передачи «тела» полными хода́ми прибыть в точку конечного назначения.

К вечеру «Челюскин» был уже на связи, к ночи подошел к нам на расстояние двух кабельтовых (370 метров примерно). Командир ОИС «Челюскин», легендарный в дивизионе Геннадий Михайлович Козловский, с легкой хрипотцой в голосе излагал по радиосвязи свой план. Ждать утра не будем, осветим прожекторами с двух судов акваторию между ними. Жевакин должен был на надувной лодке, которая привязывалась двумя страховочными концами к обоим судам, переплыть с «Армавира» на «Челюскин». Вот и все дела. Козловский всегда так приговаривал:

– Вот и все дела! Поняли меня?!

Акимов, как младший и по званию, и по возрасту, мирно соглашался:

– Ну конечно, поняли, Геннадий Михайлович!

– Ну, вот и все дела!

Надувная лодка оказалась в полной готовности на «Челюскине», мы с Картузовым перекрестились, потому что наша точно была дырявая, ее неделю назад молодой матросик палубной команды Жилдин проткнул по незнанию. Включили прожектора, акватория осветилась, а вокруг была темень, ни зги не видать.

Суда встали параллельными курсами и легли в дрейф, начало покачивать. Наш док Воронин предложил привязать Жевакина к лодке, чтобы, как говорится, чего не вышло. А то вдруг Гена захочет спрыгнуть с лодки в самый неподходящий момент. Так и сделали. «Челюскин» стрельнул в нас своим сигнальным концом, мы перехватили его и подтащили резиновую лодку к борту.

– Да-а-а-а! «Резинка»-то у них чахлая! – Дракон Картузов свое дело знал, и если он сказал, что лодка у них чахлая, значит, так и было!

Мы спустили Жевакина в лодку и привязали его (уж, Гена, не взыщи!) к передней баночке (скамейка на лодке или катере) киперной лентой (хлопчатобумажная тесьма из плотной ткани шириной 15 см). Геннадий Иванович спокойно взирал на это, даже каким-то отрешенным взором, словно его вывозили, из ненавистного ему места, и он был даже этому рад.

Связь держали по переносным радиостанциям и по команде с «Челюскина» начали травить свой конец, мол, эй, на «Челюскине», тащите! Лодка рывками двинулась к борту «Челюскина». Оба судна болтались из стороны в сторону, потому что в дрейфе они лежали лагом к волне, бортовая качка немного усиливалась, стало мотать еще больше. С «Челюскина» пришла команда держать наш конец (веревку) в натяг и травить (отпускать) понемногу! Лодка болталась между судами, как говно в проруби, Картузов матерился вовсю, лица Гены мы уже не видели.

Лодка шла очень медленно, и Картузов прокричал в рацию:

– Да тяните уже!!! Человек ведь нахлебается в лодке, понимать надо!! – В этот самый момент на «Челюскине» потянули мощнее, а на «Армавире», естественно, не успели потравить вовремя, так что наш конец в итоге лопнул. Все это почувствовали, потому как Белов, держащий в этот момент лодочный конец, просто свалился на палубу от неожиданности. Он быстро начал выбирать (вытаскивать) конец на палубу, и тут все увидели, что конец вырван вместе с куском резинового борта лодки с креплением.

Послышался знакомый звук резко выходящего воздуха из лодочных баллонов.

– Я же говорил: чахлая лодочка, не выдержала! Сдулась!! – Дракон выдохнул это в гробовой тишине.

На «Челюскине» видно было, как все забегали по палубе, слышно, как визжала лебедка, которая тянула лодку с Геной, кто-то громко крикнул:

– Тащите его быстрее, бездельники! – Все узнали голос Козловского с мостика.

Наконец, наш прожектор выхватил из темноты тело Жевакина, привязанного к сдувшемуся резиновому мешку, болтающемуся наполовину в воде, потом видно было, как ребята втянули его на борт «Челюскина»!

Возникло минутное затишье, слышны были только плеск волн и шипение рации! Секунды тикали… тишина давила…

– Ну???!!!

– Живой!! Все нормально, чуть наглотался морской водички!! – донеслось с «Челюскина».

– Фу, господи, пронесло!! – это уже наш командир, который спустился на палубу и переживал все это вместе с нами, и все, наконец, выдохнули с облегчением.

Сколько нам тогда высказал Геннадий Михайлович, уважаемый мой читатель, я вам даже не передам, скажу только, что это была тонкая кружевная ткань речи, где жесткий морской терминологический язык ажурно переплетался с бранными, матерными и не только, выражениями. В итоге мы, как беспробудные непрофессионалы, были посланы далеко-далеко, куда никто не ходил, были обозваны обидными кличками, самая милая из которых была – «соплежу́и»!

Акимов мрачно выслушал все претензии, оказывается, это мы неправильно тянули, это мы порвали его любимую резиновую надувную рыбацкую лодку, и это мы чуть не утопили несчастного моториста, а кто решил его привязать к лодочной баночке, тот вообще идиот!

Александр Евгеньевич, как полагается, пригласил Геннадия Михайловича на рюмку чая к себе на борт, мол, «взбрызнуть» положительный исход операции, однако Козлевич, так теперь его окрестил наш боцман Картузов, вежливо отказался ввиду полного цейтнота, и не прошло и часа, как ОИС «Челюскин», коптя черным дымом из трубы, растаял в туманном далеке́.

Мы дали полный ход вперед и помчались в точку назначения. Оставались буквально сутки до запуска космического аппарата, и мы торопились, чтобы чего опять не вышло. У меня опять была вахта после бессонной ночи, к восьми утра я уже был никакой и держался только благодаря Таниным булочкам и цейлонскому чаю, который после известного ремонта в Шри-Ланке теперь валялся в каждой каюте, и в штурманской рубке был сделан целый стратегический запас специально для верхней вахты.

Таню мне было жалко, она пошла в рейс с сокращенным наполовину кухонным персоналом, желая заработать дополнительные деньги, и теперь они вместе с дневальной по кухне Тамарой кормили весь экипаж вдвоем. Вся собачья вахта (с 04:00 до 08:00 утра) завтракала перед заступлением в 03:30, а я в это время досыпал, вставал в 03:45 и сразу шел на мостик, поэтому просил поваров закидывать нам что-нибудь прямо в штурманскую рубку, когда будет готова выпечка. А выпечка, хлеб и сдобные булочки, были готовы обычно к пяти часам утра, поэтому кому-то приходилось вставать в это время, снимать хлеба́ с печи, а потом тащить к нам наверх чайник с какао или кофе и плошку с пирожками.