Это Леонтьев, указав, что все нации Европы вступили на путь органического разложения и смерти, предрек именно России расцвет культуры как «цветущей сложности», объединенной не западными либерально-демократическими разлагающими принципами, а византийскими и организующими. Это он, даже ещё не осознавая реальную угрозу современной нам глобализации, заявил, что именно «на Россию возлагается великая миссия быть оплотом мирового охранения от страшной гибели, всеобщего разложения, смерти всех государственных организмов»[33].
Это Леонтьев, предостерегая соотечественников от стремления бездумно копировать «передовой европейский опыт», подчеркивал, что уникальная русская миссия будет выполнена лишь в том случае, если Россия создаст совершенно своеобразную культуру, отличную от западноевропейской. Ему было дано заявить о космополитизме православия и представить его именно как апокалиптическое христианство, при этом не скрывая, а подчеркивая эсхатологическую (от греч. eschatos – последний, конечный) суть последнего. Это он, исходя из объективно предопределенной гибели мира, отрезвляюще вопрошал: «Возможно ли сводить целое культурное историческое призвание великого народа на одно доброе чувство к людям без особых, определенных, в одно и то же время вещественных и мистических, так сказать, предметов веры, вне и выше этого человечества стоящих, – вот вопрос.»[34] И отвечал: «Смесь страха и любви – вот чем должны жить человеческие общества, если они жить хотят… Смесь любви и страха в сердцах… Священный ужас перед известными идеальными пределами»[35].
Это Леонтьевым пророчески сказано о смысле бытия той России Последнего времени, которую нам предстоит явить миру: «До дня цветения (Период «цветущей сложности» человечества. – В.Б.) лучше быть парусом или паровым котлом; после этого невозвратного дня достойнее быть якорем или тормозом для народов, стремящихся вниз под крутую гору, стремящихся нередко наивно, добросовестно, при кликах торжества и с распущенными знаменами надежд»[36]. Уже одно это достойно серьезного осмысления в наши дни и дает повод подробнее коснуться наследия великого русского мыслителя в ходе дальнейшего рассмотрения конкретных проблем формирования российской нации.
Сегодня, переживая со всем человечеством негативное влияние системного кризиса в развитии глобального социума, наблюдая колоссальные трудности европейских стран, казалось бы, ещё вчера являвших собой образец стабильности и благополучия, нельзя не вспомнить также немецкого историка и мыслителя О. Шпенглера, написавшего в начале XX века книгу с красноречивым названием «Закат Европы». Это тем более уместно, что книга имела феноменальный успех у читателей, более тридцати раз переиздавалась в первые два года после выхода в свет и признавалась многими выдающимися современниками как «бесспорно самое блестящее и замечательное, почти гениальное явление европейской литературы»[37].
И такая оценка неудивительна, ибо принципиальная позиция автора «Заката Европы» состояла в том, что «для настоящего понимания эпохи необходимо обратиться к… обширному кругу оснований, что… совершенно невозможно ограничиться какой-нибудь отдельной эпохой и кругом её политических фактов, невозможно заключить исследование в рамки прагматических соображений и совершенно отказаться от чисто метафизических, в высшей степени трансцендентных соображений, если только поставить себе целью глубокую обоснованность и внутреннюю необходимость результатов»[38].
Характерно, что в книге, изданной в непростое для мира время – период Первой мировой (империалистической) войны и социалистической революции в России, представлено учение о «культуре» как множественности замкнутых «организмов», выражающих «коллективную душу народа» и проходящих определенный жизненный цикл до стадии «цивилизации», которая знаменует собой «смерть культуры». Не ставя пред собой задачу детальной оценки всех выводов Шпенглера, мы можем, в частности, констатировать, что, несмотря на ошибочность утверждения об отсутствии какого бы то ни было «высшего смысла истории», его взгляд вполне правомочен с точки зрения обеспечения выживаемости человечества в соответствии с универсальной формулой бытия: «единство во множественности».
Кроме того, необходимо признать очевидный факт: вслед за русским Леонтьевым европеец (и это важно!) Шпенглер на основании своей концепции, в которой сегодня легко угадываются глобально-исторические интуиции в высшей степени просвещенного и неординарного сознания, почти сто лет назад предрек системный кризис западной «культуры», который мы видим сегодня собственными глазами, несмотря на ещё совсем недавно наблюдаемый бум «общеевропейского строительства». Данное обстоятельство является веским аргументом в пользу того, чтобы с должной долей внимания отнестись к соображениям дальновидного автора и экстраполировать их на современную действительность с целью исключения ошибок в наших сегодняшних действиях по обеспечению нациестроительства.
Согласно взглядам Шпенглера, человеческие «культуры» как «высокие душевные миры» вырастают из единой безначальной «стихии жизни». При этом «душа», являясь жизненным началом любой «культуры», стремится к собственному осуществлению посредством обретения конкретной, только ей присущей формы, создания оригинального культурного мира. По мере того, как «душа» исчерпывает свои внутренние возможности, «культура» мертвеет и превращается в «цивилизацию», призванную раствориться в мировой цивилизации. Шпенглер указывает, что «цивилизация, завоевавшая ныне всю земную поверхность… есть неизбежная стадия одной западной культуры, которую отличает… мощь её распространения»[39]. Из значимых мировых «культур» Шпенглером к числу вполне реализовавших свои потенции и достигших «завершения душевной стихии» отнесены китайская, вавилонская, египетская, индийская, античная, арабская, западная культура и культура Майя.
В контексте темы нашего исследования важно, что немецкий мыслитель, будучи специалистом в области мировой истории, которого никак нельзя упрекнуть в особой симпатии к России, именно русскую культуру выделил в качестве единственной не только значимой для мира, но и «находящейся в возникновении»[40], то есть в состоянии зарождения и развития. С учетом же неприятия Шпенглером коммунистической идеи и отнесения последней к разряду признаков культурного «заката» общества, у нас есть все основания полагать, что оценка нереализованности «душевного» потенциала России сделана им безотносительно происходивших в ней революционных событий рубежа XIX–XX веков и никак не связана с перспективой коммунистического бытия. В данной связи непреодолимо возникает вопрос: на основании чего блестящим знатоком мировой истории и культурного наследия человечества получен столь оптимистический для всех нас вывод? Увы, исчерпывающего ответа на него проницательный мыслитель в книге «Закат Европы» не дает. Вместе с тем, отмечая «несоизмеримое различие фаустовской (западной) и русской души», он публично ставит вопрос о том, что «религиозным гением обладают лишь арамеи и русские», и утверждает, что «глубинной Русью создается сегодня… построенная на Евангелии Иоанна третья разновидность христианства»[41]. Подчеркивая смиренную сущность и умиротворенность русского религиозного сознания, Шпенглер утверждает, что «в русской мистике нет ничего от того устремленного вверх горения готики… которое может дойти до штурмующего небеса ликования». По его словам, «мистическая русская любовь – это любовь равнины, любовь к таким же угнетенным братьям, и всё понизу, по земле, любовь к бедным мучимым животным, которые по ней блуждают, к растениям, и никогда – к птицам, облакам и звездам». «Что за христианство произойдет некогда из этого мироощущения.»[42] – вопрос, который Шпенглер оставляет открытым, но в самой постановке которого ясно угадывается вектор ожидания немецкого мыслителя относительно пути реализации зарождающейся «русской культуры».
