За два года жизни с Протурновыми я сбегал более 30 раз, часами преодолевая огромное расстояние до города. Иногда милиция перехватывала меня по пути, иногда находила уже в городе. Чаще всего меня обнаруживали спящим на лавочке в парке, который, как я выяснил позже, находился рядом с постом милиции.

Питался я остатками еды из мусорных баков. Через некоторое время я научился замечать приближающихся милиционеров и прятаться от них в придорожных кустах. Я проводил много времени в поисках своего детского дома. Когда я, наконец, нашел его, то слезно молил принять меня обратно. Но директор всегда выпроваживала меня со словами: «Ты не сирота, у тебя есть дом. Иди домой!», и закрывала дверь перед моим носом.

Всякий раз, когда я сбегал, милиция находила меня и возвращала домой. Вскоре я уже знал большинство милиционеров по именам. Со мной никогда не обращались плохо, напротив, были очень добры, кормили и поили чаем, разговаривали со мной в ожидании Валентины Николаевны, инспектора по делам несовершеннолетних.

Через некоторое время я познакомился с Валентиной Николаевной поближе. Она всегда внимательно выслушивала меня и обычно давала мне немного денег. В какой-то момент я стал пробираться в электричку, идущую от Сестрорецка до Ленинграда. И каждый раз, когда я думал, что мне удалось укрыться от кондуктора и остаться незамеченным, милиция встречала меня на платформе. К тому времени мне исполнилось 11 лет. Я считал себя умным, а на самом деле был наивным маленьким мальчиком, порой целыми неделями жившим на улице в попытках укрыться от милиции и своих родителей. Но мне это так и не удавалось.

Так прошло два года. Когда я вновь оказывался дома, все, за исключением побоев, складывалось неплохо. Меня водили в кино, родители покупали мне новую одежду, мы все вместе ходили в церковь. Потом я снова приносил дневник с плохими отметками, отец избивал меня, и я сбегал.

Тем временем, у моих Протурновых родилась девочка, которую они назвали Машей. После ее рождения они перестали звонить в милицию и заявлять о моих побегах. Казалось, им стало безразлично, где я и что со мной. Но поскольку все милиционеры уже хорошо меня знали, ситуация повторялась. Изменилось лишь то, что они перестали привозить меня домой, вместо этого Валентина Николаевна давала мне немного денег и просила вернуться. Удивительно, но я так и поступал. Не знаю, что снова вело меня в этот дом, – возможно, я надеялся, что все, наконец, изменится.

Однажды инспектор сказала мне: «Саша, в следующий раз мы не будем отправлять тебя домой. Мы что-нибудь придумаем».

Когда я сбежал в следующий раз, то собрался с духом и стал голосовать на дороге вместо того, чтобы идти пешком или ехать на электричке. Водитель, который добросил меня до города, расспросил о моей жизни, растрогался и дал мне денег. Вместе с деньгами, которые я получил от Валентины Николаевны, у меня было 16 рублей. В то время это были большие деньги – в 1988 году зарплата простого рабочего составляла всего 15 рублей в месяц. Когда я вернулся домой, то спрятал деньги под матрасом.

Когда мать обнаружила деньги, то потребовала объяснений. Я объяснил, откуда они взялись, но она мне не поверила и заявила, что я их украл. Не поверил и вернувшийся с работы отец. В тот раз побои были более жестокими, чем когда-либо раньше. Я получил 16 ударов пряжкой ремня за каждый рубль. Впервые моя приемная мать тоже присоединилась к побоям. Она оттаскала меня за волосы, привязала к стулу, приставила к горлу нож и заставила несколько раз переписать содержимое моих тетрадок. Каждый раз, когда я допускал ошибку, она била меня палкой по спине. Следующим утром она отправила меня на колодец за водой. Я набрал два ведра воды, поставил их на крыльцо дома и скрылся.

На улице было холодно, но я не мог одеться потеплее, потому что Протурновы могли заподозрить, что я снова собрался задать стрекача. Я был без пальто и в ботинках по босу ногу. Я поклялся себе никогда не возвращаться в тот дом. В отчаянии я украл велосипед и забрался в чей-то дом, стащив там банку с какими-то консервами.

Когда я добрался до города, то в изнеможении свалился с велосипеда, разбив при этом стеклянную банку, как выяснилось, с вареньем. Всхлипывая, я лег на скамейку и решил, что буду лежать на ней, пока не замерзну и не умру.

В течение нескольких часов я лежал на скамейке замерзший и голодный. Время от времени ужасная усталость брала свое, и я проваливался в сон. На следующее утро проходившая мимо семейная пара остановилась возле меня и поинтересовалась, что я здесь делаю. Выслушав мою историю, Михаил Анатольевич и Марина Михайловна (так их звали) отвели меня к себе домой. Их квартира располагалась в доме, находившемся всего в паре минут ходьбы от нашего детского дома.

Когда Марина Михайловна приготовила мне теплую ванну и помогала раздеться, то увидела на моем теле синяки и рубцы от побоев. Она была крайне возмущена увиденным и услышанным от меня и настаивала на том, чтобы съездить к Протурновым и побеседовать с ними. Я боялся возвращаться обратно, но согласился отправиться с ней и показать, где они живут. По пути мы сделали одну остановку, чтобы вернуть велосипед, который я «позаимствовал».

Я отказался подходить к двери дома и предпочел спрятаться в кустах. Мой отец вышел на стук в дверь, и Марина Михайловна объяснила, кто она и зачем пришла, потом вошла в дом. Опасаясь того, что в кустах меня могут найти, я осторожно пробрался сквозь них и вышел к дороге, чтобы подождать Марину Михайловну там.

На обратном пути в электричке она рассказала, что Протурновы отказывались от обвинений, ссылаясь на то, что я был проблемным ребенком. Одной из главных проблем они считали мою ложь. Но следы побоев на моем теле были слишком красноречивым свидетельством, и Марина Михайловна поверила мне. Она сказала, что я останусь жить с ней и ее мужем, пока они не придумают, как быть дальше.

На тот момент супругам было больше 50 лет. Марина Михайловна была балериной и преподавала в балетной школе. Михаил Анатольевич был инженером в Эрмитаже. Их единственный ребенок умер во время родов, и Марина Михайловна больше не решилась на такой шаг.

В первую очередь она попыталась вернуть меня в детский дом № 51. Но меня не приняли, поскольку я официально считался усыновленным. Тогда она решительно отправилась в управление детскими домами в городской администрации, встретилась с инспектором и умоляла что-нибудь сделать для меня. «Он не может оставаться на улице, не может жить с родителями. Детский дом тоже не принимает его. Но ведь должен же быть какой-то выход!» И она получила незамедлительный ответ: «Мы ничем не можем помочь».

Я прожил у Михаила Анатольевича и Марины Михайловны полгода. Их дом был настоящим раем для 12-летнего никому не нужного бродяжки. Все это время я не ходил в школу, поскольку без документов меня не могли в нее принять, и часто оставался дома в ожидании, пока взрослые вернутся с работы. Иногда я ходил с Мариной Михайловной в балетную школу и смотрел, как она вела занятия. До сих пор помню плюшевого игрушечного льва, которого мне купили. Эта игрушка была настоящим сокровищем для мальчика, которому редко выпадал случай называть какую-то вещь своей. Они оба прекрасно играли на фортепьяно, и я любил их слушать. Став взрослым, я продолжал поддерживать с ними отношения и называть их «дядя» и «тетя». И сейчас, когда Михаила Анатольевича не стало, я продолжаю видеться с тетей Мариной.

Тетя Марина не отступала и продолжала решительную борьбу за мои права. Она снова пришла в городскую администрацию и пригрозила обратиться в высшие инстанции в Москве, если выход из моей ситуации не будет найден. И это сработало: меня снова приняли в детский дом № 51.