Он взглянул на Риту.
— Дай Сьюзан пару билетов, ладно?
Рита поставила стакан на стол, соскочила с дивана и удалилась.
— Они меня очень хвалят. Конечно, им лучше знать. Хотя вообще-то, где политика, там и ложь. Но я доволен. Я многому научился.
— Только бы ты выкарабкался из этого, — всплакнула Сьюзан.
— А как твоя живопись? — спросил Джуит.
— Галерею закрыли, — грустно сказала она. — Я ходила со своими картинами по Ла Шинега. Прохожие так и пялятся на меня — терпеть этого не могу Им не нужны мои картины. Только Циммерман надо мною сжалился. Бедный старик. Я навещала его в больнице. У него всё лицо перекосило, Оливер. Слюна течёт. Я не могла понять ничего, что он говорил.
— У тебя всё устроится, — сказал Джуит. — Когда дела так плохи, что не могут быть хуже, они вдруг налаживаются. Этому меня научил Нью-Йорк А что с рекламным агентством? Помнишь, на похоронах, ты говорила, что они звонили тебе и предлагали вернуться?
— Я не хочу этим заниматься. Я и так занималась этим слишком долго. Я беру уроки гончарного дела. Но это, похоже, совсем не то. У меня получаются какие-то куличи из глины, такие же кривые, как я. — Она горько усмехнулась. — Всё, что мы делаем, похоже на нас самих. — Она вздохнула, опустив плечи. — Наверное, мне придётся вернуться в агентство. А что ещё остаётся?
И вот теперь он сидит в прокуренном номере мотеля напротив Риты, которая склонилась над картами. За окном воет ветер, а их согревает хлебная водка.
— Бедная женщина. Всё у неё с самого начала не ладилось, правда? Это увечье. Теперь болезнь.
— Она богата и знаменита, — говорит Джуит. — Она быстро пришла к тому, что было ей по душе. Вдвое, а то и втрое быстрее, чем я. — Он берёт последнюю даму, открывает карты и говорит: «Джин!»
Рита хмыкает. Короткая сигарета тлеет в её ярко накрашенных губах. Её глаз всё так же прищурен. Она складывает колоду и берёт со стола пачку из-под карт. Джуит допивает водку. Он говорит:
— В конце концов, она даже нашла мужчину, который на ней женился. Она любила его. Очень любила. К сожалению, он был слепой.
Рита поводит бровью.
— Это что, шутка спьяну?
— Нет, это правда. Беда Ламберта была в том, что он забывал о своей слепоте. Это его и убило. Однажды ночью его сбила машина. Я повидал её после этого и могу сказать, что с тех пор она плюнула на жизнь. И вот через семь лет после этого смерть подстерегла и её. Всю свою жизнь она хотела только любви.
— Все мы хотим того, чего не можем достичь. — Рита кладёт карты в пачку. — А в том, что мы имеем, нет ничего хорошего. Поэтому я и кидалась в тебя тарелками. — Она вздыхает. — Послушай, любовь моя, я уже совсем никакая. Иди спать, Оливер, ладно?
Он неловко поднимается.
— Мне понравилось вспоминать дом на пляже. — Он смотрит на часы, которые говорят ему, что он слишком долго задержался в пятьдесят четвёртом. — А тебе?
— Это было ужасно, — отвечает она. — Но зато весело.
Она кладёт бутылку обратно в карман жилета, берёт с кровати полушубок и шляпу и вешает их в стенной шкаф.
— Я даже потренировалась в стрельбе.
Она смеётся.
— Ты целилась очень неплохо. — Он берёт с кровати свою куртку и одевается. — Правда, ты чуть меня не убила.
Был ясный день, такой же, как предыдущий, только восемь лет спустя. Всё это видели маленькие дети, сопливые малыши Кони с морщинистыми ладошками и красными шеями. Они смотрели большими глазами из открытых окон первого этажа, свесив ручки и ножки с лестничных перил. В этот раз дети смеялись беззубыми ртами над тем, как Рита вышвыривает одежду Джуита с той самой длинной шаткой наружной лестницы. Как Рита выносит выдвижные ящики с его одеждой и опорожняет их, затем несётся обратно в дом, тащит за собой старый маленький туалетный столик и кидает его прямо в Джуита. Попадание было точным. Столик сломал ему левую руку. А, может, он и сам сломал её, когда падал.
В этот раз она уже ни о чём не жалела, не плакала и не извинялась. Она уже не мчалась к нему с безумной любовью, как было, когда она кидала в него раскалённые кофейники и стаканы. В этот раз она плюнула в него, вбежала обратно в дом и захлопнула дверь. Она даже не вызвала скорую. На улице собралась кучка людей в плавках и купальниках. Их привлекли громкие ругательства Риты на испанском и на английском. Разинув рот, они наблюдали за тем, как какой-то несчастный полуголый придурок пытается попасть в дом обратно по лестнице. Скорую вызвал один из этих зевак А потом потребовал назад свои десять центов, когда санитары усаживали Джуита в карету.
— Сейчас ты готов простить меня? — Она снимает с себя через голову разноцветную водолазку — с оранжевыми, алыми, красными и зелёными полосами. — Знаешь, я не понимала, что делаю. А что я могла сделать? Что мы могли сделать?
Она бросает водолазку на стул. Бюстгальтер крепко обтягивал её массивные груди, словно парус, надутый ветром. Её кожу теперь покрывало множество родинок, как бывает у пожилых женщин. Он отворачивается.
Она говорит:
— Вся проблема была в Конни. Конни и её дети.
— Нет, — холодно отвечает он. — Проблема была во мне. Я не мог смириться с тем, что между нами всё кончено. Я не мог этого принять, не мог даже думать об этом.
Он застёгивает молнию своей куртки.
— А у тебя не хватало духу сказать мне, что я стал пятым колесом. Ты оставалась добра ко мне столько, сколько могла. Не удивительно, что иногда ты теряла контроль над собой. — Я? Оставалась к тебе добра? Чёрт меня подери! Да как бы я без тебя за детьми присматривала?
Она идёт в ванную. В умывальнике плещется вода. Он слышит, как она фыркает. Она смывает свой грим. Её голос вибрирует в кафельных стенах ванной:
— Я обманывала себя, думая, что смогу. Но этот обман разлетелся на куски. Двадцать четыре часа вместе с Конни и только с ней? Забудь.
— Спокойной ночи, — отзывается он, надевает капюшон и открывает дверь.
От холода перехватывает дыхание. Он захлопывает дверь за собой. Вобрав голову в плечи и опустив её, он идёт к своему номеру. Конни всегда усмехалась, когда Рита кидалась вещами в Джуита. Рите нуждалась в мишени, так уж она была устроена. С уходом Джуита мишенью стала бы Конни. Она была хорошо сложенной, но при этом высокой и ширококостной, словно Микеланджелова колдунья, выросшая в лачуге арканзасского издольщика. Пожалуй, она бы не захотела стать мишенью для Риты — по крайней мере, после Отто — мясника-мужа, который весил триста шестьдесят фунтов, и который избивал её каждый месяц целых одиннадцать лет, прежде чем она ушла к Рите. Скука ли положила конец отношениям двух женщин? Возможно. Время может сыграть с правдой жизни любую шутку. Скорее всего, сегодня Рита просто сказала так, чтобы поднять Джуиту настроение — как будто сейчас это имело какое-нибудь значение. Теперь об этих событиях ему могли напоминать только шрамы, которые начинали болеть в сырую погоду.
Ключ от его номера стал тёплым — всё это время он сжимал в ладони, которую сунул в карман. А замок холодный. В его номере, который ничем не отличается от номера Риты, пахло дезодорантом. Он совершенно обмяк. Горничная сложила текст его роли, который он, уходя, оставил на диване, тонкую голубую книжку с кроссвордами и несколько романов в мягком переплёте в аккуратную стопку. Его большой переносной магнитофон с двумя колонками стоит рядом с лампой на столике у кровати. Он нажимает кнопку. Звучит музыка. Квинтет исполняет Брамса. Он снимает куртку и смотрит теперь уже на свою бутылку виски. Скотч вряд ли придётся по вкусу после хлебной водки, но он всё равно наливает себе полстопочки на ночь. Перед ужином он пытался дозвониться до Билла, но никто не ответил. Теперь уже слишком поздний час. Пожалуй, он это отложит. Он снимает ботинки, взбивает подушки, ложится на кровать, закуривает сигарету и начинает медленно потягивать скотч.
Что же он сказал ей в то утро такого, что взбесило её? Они вместе лежали в постели. На цыпочках она принесла кружки с кофе, заползла под одеяло и легла рядом с ним голой. Он ещё не проснулся. После того, как в доме поселились Конни и её дети, это случалось нечасто. Рита спала с Кони. Дети спали — на кухне, в ванной, на кушетке и на полу. Их было всего четверо — это только казалось, что их целая дюжина. Теперь это было по меньшей мере событием — если Рита ложилась в постель с Джуитом. Он радовался.
