Желание Бургомистра увидеть всё своими глазами взяло вверх над его привычкой. Ранее он не занимался подобным, а старался держаться в стороне. Если же дело требовало его участия, то просто поручал это другому, по его мнению, более подходящему человеку, который разберется в том или ином деле от его имени. Разумеется, успех приписывал к своим заслугам, а от неудач открещивался и винил исполнителя в не оправдании своих ожиданий.

   Бургомистр в сопровождении вермундов, чьи выражения лиц напоминали волков на охоте, решил подняться из главного зала. Оказавшись в коридоре, соединяющим левое и правое крыло, его непонимание произошедшего лишь крепло. Оно обретало форму гротескной скульптуры, изображающей невыносимое для здорового рассудка существо. По всем признакам невиданный зверь, яростно помечал свою территорию. Размашистыми ударами мощных лап, оставлял глубокие отметены в стенах. Подобные следы предупреждали любого о присутствии воплощения первобытной свирепости.

   Рука ночного пиршества также коснулась больших картин в роскошных рамах, что держали в себе масляные копии семьи Ванригтен. Тихий ужас, досыта отужинав, использовал их как какие-нибудь салфетки; гордые контуры, проведённые кистью Оренктонского художника, растеклись и, смешиваясь между собой, демонстрировали уродливую версию реальности.

   Продвигаясь по едва освещенному лабиринту родовой усадьбы, где согбенные тени водили рваные хороводы, Бургомистр осторожно приблизился к "пробке". Так называли глухую дверь хранилища, оберегающую семейное наследие. Тайник невозможно было найти, если не знаешь его точное местонахождение.

   Главе города было известно о недавнем пополнении богатств. Верховный Министр-Наместник Садоник выделил три больших сундука забитых золотыми монетами - микатами и отправил в Оренктон, в сопровождении того кому доверял. Золото предназначалось для раздачи людям в эти нелёгкие времена, чтобы подстегнуть их покупательскую способность. Также позволить ремесленникам закупать больше необходимых материалов и выставлять больше товаров. Подобная мера была призвана насытить и освежить циркуляцию жизни города, по крайней мере, таков был план. Для того чтобы город знал что именно из столицы пришла помощь, сундуки отмечали особым символом похожим на сердцебиение благих намерений.

   Бургомистр повернулся к вермундам и, протянув руку, произнёс:

   -- Ключи, вы забрали их у главного лакея? Хватит считать ворон, и давайте их сюда. Да поживее.

   -- Да вот они, -- мужчина в чёрном мундире с тёмно-красной шнуровкой и накидкой на плече, отдав связку, добавил. -- Не пораньтесь достопочтенный.

   Бургомистр никак не отреагировал на колкость, ибо он опасался вермундов. Кого попало в верные мундиры не принимали, а только лучших. Даже зная, что они не пойдут против него, старался избегать лишних разговоров.

   Сняв четыре ключа с кольца, забранного у главного лакея, с ловкостью уличного шулера объединил составляющие части в два нужных инструмента взаимодействия с хитрым замочным механизмом. Осторожно вставил ключи в нужные скважины, расположенные на шесть и двенадцать часов, и плавно провернул их. Всего отверстий было четыре, своим расположением напоминали углы геометрической фигуры - ромба. Если незнающий человек, пытаясь вскрыть хранилище, применит нужные ключи, но ошибётся в выборе скважин, то механизм заблокируется и повторить попытку получиться лишь через какое-то время. По крайней мере, так говорили между собой слуги внутри усадьбы.

   Грузная дверь, гарантирующая безопасность всему, что спрячется за ней, дважды щёлкнув, приоткрылась. Через зазор в уши вгрызлось мерзкое звучание, рисовавшее в умах предсмертный кашель в потоке болезненных криков, рассекаемых неуверенным маятником. Бургомистр и его сопровождение без особого труда потянули на себя "пробку", словно она всего лишь очередная пробка винной бутылки.

   Перешагнув порог, троица увидела сидящего в кресле человека. Он не двигался и пристально смотрел на них. На его бледном лице застыла обнажающая зубы широкая улыбка. Закалённые опытом вермунды почти сразу узнали одного из личной стражи господина Лицлесса и обратились к нему, но тот хранил молчание. Спустя несколько мгновений, что оказались вечностью закутанной в отвратительную симфонию, глаза привыкли и смогли распознать то чудовищное, что скрывалось перед ними во мраке. На полу лежали изуродованные тела охраны. Рваные лоскуты их бледной кожи, стекали с костей и, растягиваясь, обретали форму элементов гардероба нечестивого. Плоть на шее закручивалась и получалась вполне неправдоподобная бабочка, подобным образом "шились" и жилеты, и подтяжки, и перчатки. Ошмётки губ открывали зубы, чем демонстрировали безумный оскал. Подобное изменяло саму форму убийства, и указывала на то, что реальность может быть куда хуже кошмара, который явился усталому рассудку глубокой ночью.

   Отравленный смрадом воздух вился в хранилище. Иногда его можно было видеть, как дрожащую паутинку; она медленно тянула свои нити, желая вывернуть любого, кто осмелится дышать. Бургомистр и вермунды, прикрывая нос, хоть это едва помогало, бегло осматривались. Глава города поддался желанию продемонстрировать все составляющие своей недавней трапезы и сделал это несколько раз. После очередного рвотного позыва, поднимая свою голову, увидел источник мерзких голосов. Они исходили от испорченного музыкального инструмента. В углу на круглом столике стоял, по всей видимости, неисправный прибор для проигрывания ранее записанных звуков. Рядом с коробкой надругательств над слухом стояло нечто обычное. Обычная ваза с белым и красивым цветком играла роль чего-то отрезвляющего, чем только подчёркивала весь ужас произошедшего.

   Вермунды продолжали осматривать хранилище и не слышали ничего, что происходит за его пределами. Звуки биения их сердец заглушали любую попытку прислушаться и не позволили заметить приближающиеся шаги. Тяжёлая поступь сопровождалась металлическим лязгом, похожим на дребезжание цепей, бьющимся о стены мрачного коридора.

   Тем временем Бургомистр собрал всю свою волю, без остатка, в кулак и выставил руки перед собой. Выпрямив пальцы, смотрел на них как заворожённый, будто они сообщали ему некий секрет. Десять конечностей судорожно плясали в собственных, исступлённых страхом ритмах. Хоть вермунды и не ждали смелости от главы города, но сейчас они его даже понимали, ведь последствия ночного "пиршества" вселяли ужас и в них самих. Бургомистр задрожал ещё сильнее после того как один из его сопровождения произнёс: -- Министерских сундуков нет, золота украдено.

   -- Как это нет?! Смотрите внимательней, -- заметавшись по хранилищу, воскликнул тот.

   -- Мы всё осмотрели, пропали только сундуки, -- ответил вермунд, стягивая со своего лица чёрную ткань.