<p>

Пугало золотых полей</p>

<p>

(Пальцы Оренктона)</p>

<p>

У кого хватит сил перечеркнуть все, что было до настоящего?</p>

<p>

Метаморфозы Причуды восприятия Театр и его представление</p>

   Нечто ужасное вытянуло и ночь, и день из ряда однообразных предшественников. Под покровом ночного сумрака кровожадность устроила своё пиршество. Главным блюдом к столу оказалась семья Ванригтен. Многовековой и уважаемый род был почти полностью истреблён в собственной усадьбе. Их тела изуродовали до неузнаваемости, и они мало напоминали человеческие. То, что осталось от благородных, напоминало содержимое глубокой ямы, в которую неумелый мясник сбрасывал ошмётки и внутренности животных. Как представлялось до того момента, подобное зверство невозможно под тёплым светом солнца. Если оно прикоснулось бы своими золотыми руками до того ужаса, то поспешило бы укрыться за горизонт или же закрыть глаза тяжёлыми тучами; не желая видеть ужаса, прокричавшего в тишине его отсутствия. После невообразимых страданий обрывки лиц, которые выглядывали из месива, оплакивали утраченную возможность быть погребёнными по всем правилам древнего ритуала. После подобной роковой шутки судьбы слова скорби были обречены врезаться в крышку закрытого гроба.

   Когда констебли переступили порог усадьбы то гибридное, новое чувство, родившиеся на замену страху и отвращению, пыталось затушить огоньки разума в глазах. Немыслимое водило свои тошнотворные хороводы вокруг чёрных колодцев. Взрослые мужчины, которые за время своей службы повидали и пережили многое, ощутили себя на месте маленького ребёнка, оказавшегося в незнакомой и ужасающей ситуации. Непонимание выталкивало из их ртов разные и даже невозможные предположения. Было и такое, что это вовсе не Ванригтены, а какая-то скверная и преступная шутка. Версия с несмешным представлением разбилась в дребезги как зеркало от неловкого движения руки, уронившее его на твёрдый пол. Это сделала перепуганная прислуга. Те, кто мог говорить смогли подтвердить, что это именно Ванригтены а не кто-то другой. С помутненными взглядами и дрожью в теле указывали на клочки одеяний, которые семья носила в последний вечер, а на тонкой руке, тянущейся к небу, распознали драгоценное кольцо на указательном пальце. Госпожа всегда носила золотой перстень с изображением шелеста полей и никогда его не снимала. То ли так им дорожила, то ли просто не могла снять "кандалы роскоши". Остальные украшения, покрывшиеся острыми кристалликами крови, похожими чем-то на ржавчину, так же были на своих местах и остались нетронутыми.

   В комнате младшего сына нашли его искалеченное и вздувшееся от боли тело, вернее, то, что от него осталось. Его неестественно длинные руки уподобились корням какого-то невиданного дерева из плоти. От их вида именно такое сравнение приходило на ум. Тело юноши пришилось к полу невидимыми нитями и поднять или же перевернуть его не представлялось возможным, по крайней мере, без специального инструмента. Взор его был направлен на шкатулку с украшениями, будто надеялся, что заберёт с собой то на что смотрел в свой последний миг. Когда молодые служанки заходили в эту комнату, их лица рисовали не только выражение ужаса, но и некое отвращение, сквозь которое проглядывало долгожданное облегчение.

   Констеблям не удалось найти только молодого Господина - старшего наследника. Осматриваясь, они не обнаружили ничего, что хотя бы намекнуло на его встречу с подобной участью. В его покоях всё было чисто, можно сказать до блеска. Каждый предмет на своём месте - ничего не было украдено. Дорогие сувениры из далёких краёв и ещё боле дорогие побрякушки недвижимо лежали на полках и в паре сундучков на столе. Коллекция мёртвых насекомых обладала способностью напугать и удивить своим разнообразием. Особое внимание притягивалось существом с двумя хвостами, один был больше другого. Из них торчали наросты-лезвия, а вокруг головы росли, неопределимые на первый взгляд, щупальца. Передние лапки с хитиновыми серпами, соединяясь в маскоподобную пластину, составляли уродливую и чудовищную гримасу. Шкаф с одеждами скрывал в себе роскошные наряды, вышедшие из-под рук лучших мастеров. Они были красивы настолько, что следовало хранить их как произведения искусства и беречь от солнечного света. Злые и завистливые языки на улицах шептались о том, как глава семьи - Лицлесс Ванригтен одевал своего сына исключительно в женское и, видя в этом некое соответствие, не позволял ходить в чём-то ином. Те, кто тихо распространял или же укрывал в мыслях этот слух, оправдывали эту причуду выбора одежды тем, что наследник обладал такой внешность, которая позволяла ему встать в один ряд с самыми красивыми девушками и не быть лишним.

   Констебли, дожидаясь вермундов, продолжали свои поиски чего-то, что могло объяснить произошедшее или хотя бы дать подсказку; подсказу, способную расставить всё по местам и вернуть течение событий в русло нормальности. А пока всё выглядело, как если чудовище из городских рассказов пришло в реальность и стало яростно утолять свои неутолимые потребности. Погром, отметины в стенах и останки тел подыгрывали любому, подобному полёту фантазии - фантазии, что скрипя зубами ныряла на самое дно болот разума в поисках ответов.

   Бургомистр, почти сразу как ему стало известно о трагедии, явился в усадьбу. Остановившись в главном зале, собрал всех констеблей. Когда они, постукивая своими башмаками, выстроились перед ним, то дрожащим голосом приказал:

   -- Никому не выносить весть о случившемся бардаке за пределы усадьбы. Даже пискнуть не смейте. По крайней мере, пока представитель Министерства не прикажет обратное. А сейчас смотрите, чтобы и мышка не пробежала. Кто нарушит приказ, тот отправится на бессрочный отдых, сами знаете куда. Всё, продолжайте отрабатывать своё жалование дармоеды.

   -- Будет сделано господин Бургомистр, -- громко произнёс инспектор в сером плаще, а затем повернулся к подчинённым. --  Слышали? Нужно обезопасить усадьбу. Никого не выпускать, окна закрыть, несколько человек идут прогулочным шагом патрулировать ограждение, -- раздавая поручение крутил в руке котелок. Инспектор в отличие от многих выглядел почти довольным, будто его звёздный час настал, и он готов заслужить подняться на одну ступень выше по карьерной лестнице.

   Бургомистр, стоя в просторном холле, осматривался. Волнение на морщинистом лице главы города торопилось выдать себя. Подобно трещинам, бегущим по льду самообладания, желающим поскорее вскрыть поток бурной реки ужаса и растерянности. Одна из лестниц главного зала, ведущая на второй этаж, была усеяна проломами. Казалось, она не рассыпалась и держалась лишь за счёт памяти людей, считавших её не только величественным символом, но и наглядным примером того как прочность и красота уживаются в пределах одного целого.