Подул ветер, и заснеженный лес ожил – с веток взлетели и заколыхались черные траурные ленты.

У Василия волосы зашевелились на голове: Нина плыла в извивах похоронных лент, не касаясь земли, – бледная, строгая, в фуфайке под ремень, в кирзовых сапогах. На шее – синенький скромный платочек. Только глаза – нечеловеческие, такие у кошек бывают – светлые, будто слюдяные.

«Жуков, закрой глаза, открой рот».

Он послушно открыл рот.

Очнулся от чавкающего звука. Не сразу понял, что это его челюсти так громко жуют в зимней тишине горного Крыма. На зубах хрустнул уголек.

Перестал жевать.

«Этого» не могло быть.

Но это случилось…

Расшатанные цингой зубы разжевывали пахнущую бензином человеческую плоть.

Ветер полоскал траурные ленты на деревьях. Их было много, весь сожженный лагерь колыхался муаровой бахромой.

– Гриш… это ты сделал?

– Что?

– Ты убрал могилу?

– Где?

– Вот. Это же похоронные ленты. Где ты их взял?

В белом безмолвии бились на ветру черные ленты.

– Это бинты, Вася. Их тут санитарки стирали и вешали сушить. Они от копоти почернели. Ты кушай, не обращай… Нам еще жить и воевать, а им уже все равно…

– Ты Нину видишь? – Василий глядел перед собой в одну точку.

Гуськов заглянул другу в стылые глаза.

– Нету тут никакой Нины… Ты кушай, давай, это тебе с голодухи мерещится.

Временами сознание уплывало.

Вроде не он это, не Васька Жуков, а кто-то другой кушает тело сожженного фашистами партизана.

Нет, он.

А где Нина? Вот она. Стоит, смотрит слюдяными глазами. Только не платочек у нее на шее, а расплывшиеся синяки от его пальцев.

«Жуков, ты чего творишь? Ты зачем Толю кушаешь?»

Василий поперхнулся, попятился. Сосны пошли хороводом и вдруг резко задрались к небу.

«Мальчики, давайте поклянемся, что бы ни случилось, сохраним нашу школьную дружбу и навсегда запомним этот день!»

«Ты чего, Вась, сомлел?»

Гуськов – жирнобородый, черноротый – протягивает кусок мяса, очищенный уже от пригорелой корки. Жуков отворачивается.

– Противно без соли, – понимает Григорий. – Погоди.

Выщелкнув из «Арисаки» патрон, он зубами раскачивает и выдирает пулю, посыпает мясо серым зернистым порохом. Порох отбил сладкий привкус человечины, – пресная, с запахом бензина буженина стала приятно горчить.

Снег припорошил штабель тел, засыпал безобразно разинутые рты. Обугленный Толя Колкин сделался белый, будто его покрыли простыней на хирургическом столе, оставив открытой для операции только худенький зад.

Осоловевший Гуськов смахнул снежок с еще нетронутой ягодицы и принялся надрезать ее по обводу.

С отвычки напала икота, усохший желудок выплеснул в рот едкую отрыжку, и Вася Жуков почуял всей пастью своей позорной, совестью своей волком взвывшей – дух тела худого очкастого Тольки.

Упал на колени, выблевал в снег съеденное.

Гуськов покачал головой. «Харч метать – последнее дело в лесу».

Василий набивал и набивал рот снегом, чтобы никто не услышал его рыданий.

Когда занемели челюсти, поднялся.

– Хватит жрать! Он сырой внутри, заболеешь.

– Горячее сырым не бывает, – голос Гуськова сделался блаженно басистым от сытости. – Если че, потом можно и дожарить… Отрежу про запас, все одно его тут лисы поедят…

– Похоронить их надо… – кивнул Василий на лазарет.

– Их пущай начальство актирует, – Гуськов паковал строганину в сидор. – Чистяков протокол составит, он без бумаг жить не может, опись, как положено, тогда и закопаем. Нам чего голову ломать, за нас Лобов думает, у него голова большая, а вот этого, да, закопать бы надо. Кого хоть кушали?

Григорий наклонился перевернуть изрезанный труп, но Василий не дал.

– Не смотри, сниться будет.

Он не хотел, чтобы Гуськов знал, что они ели его школьного друга.

Гуськов стряхнул у него снег с волос. Снова стряхнул. Жуков отстранился.

– Я думал, снегом тебя припорошило, – сказал Гуськов. – Ты поседел весь, Вася.

Москва. Наши дни

Получив приказ о назначения Начальником Историко-архивного департамента ФСБ, Валентин Григорьевич Огуренков вылетел из Берлина в Москву принимать дела.

Нового начальника представил коллективу Первый заместитель Директора ФСБ Вячеслав Гордеев, после чего генерал Огуренков приступил к ознакомлению с хозяйством. Сопровождал его зам. начальника НАД полковник Малышев.

Пройдя посты охраны, проверки доступа, пароли, сканирование сетчатки глаз и биометрических данных, Огуренков и Малышев вошли в святая святых – зал Главного Сервера Центрального Архива ФСБ РФ.

– И как тут найти нужный документ? – спросил генерал, усаживаясь перед полутораметровым монитором с вогнутым экраном.

Малышев щелкнул мышкой на значок, изображавший фигурку пограничника с овчаркой.

– Поисковая система «Карацупа», товарищ генерал. Это наши шутники так назвали, в том смысле, что от нее ни один документик не скроется. В этом окошке набираете ключевые слова, а система тут же откроет вам нужные дела.

– Ладно, Владимир Ильич, побудь пока за дверью. Будут вопросы – позову.

Когда подчиненный вышел, Огуренков набрал ключевые слова. – Крым, «Операция “Шекспир”», Буран.

Компьютер выдал «Дело № 1007/56-п/1942-ф находится в бумажном виде в отделе “Р”. Дата перевода в электронный вид – 2014 год».

Генерал вызвал полковника Малышева.

– Вот что, Владимир Ильич, мне срочно нужно найти документы по этой операции.

Малышев глянул на монитор, брови его сдвинулись.

– Отдел «Р» законсервирован с 1991 года, товарищ генерал, с тех пор там никто не работает.

– Так расконсервируй!

Полковник замялся.

– Отдел замурован, товарищ генерал, и представляет собой систему подземных штолен и капониров. Даже если мы его расконсервируем, понадобится несколько месяцев, чтобы найти интересующее вас дело. В общем, без Николая Кондратьевича не обойтись.

– Кто такой?

– Святной Николай Кондратьевич, полковник отставке, председатель

Попечительского совета ветеранов. Он был последним начальником отдела «Р».

Только что-то давненько его не было видно, даже на юбилейном концерте отсутствовал.

– Выясни, жив ли твой ветеран, и срочно его ко мне!

– Есть!

Крым. Голый шпиль

Даша пила из железной кружки чай, когда услышала за спиной ворчание.

Покрывшись мурашками, она осторожно повернула голову.

Черная овчарка, вздыбив холку, в упор смотрела на нее темно-янтарными глазами. Подрагивала верхняя мохнатая губа, выщеривая белые клыки.

Даша замерла, готовая плеснуть чаем в смоляную морду.

Из кустов показалась группа молодых людей во главе с пожилым мужчиной в зеленой форме лесной охраны.

Путники тяжело дышали после подъема. Неспешно подойдя, мужчина поздоровался с туристкой, снял с плеча двустволку и приставил ее к дереву.

– Шаля, фу! – прикрикнул он на овчарку, снял с седой головы круглое кепи с украинской кокардой во лбу, утер пот со лба и представился. – Егерь горнолесного заповедника Скороходченко Михаил Матвеевич. На каком основании находимся в заповеднике? Вы знаете, что разведение в лесу костров в летний период строжайше запрещено?

Даша растерянно встала.

– Мы костров не разводим…

– А это что? – показал егерь на закопченный мангал. – Предъявите ваши документы, будем составлять протокол.

От раскопа послышались звуки долбления. Это работал Скворцов, черный копатель, с которым Даша познакомилась на вокзале, когда просила карпал отвезти ее на Голый шпиль. Один из таксистов посоветовал ей «специалиста», тот приехал и подрядился работать за сто долларов в день.

– Ого! – сказал егерь. – Ребята, проверьте у гражданки документы, а я посмотрю, кто там кайлом бьет. Шаля, ко мне!

В сопровождении овчарки егерь ушел к раскопу.