– Давай.
Шмонька заполз к себе под нару, вернулся, неся питье.
Присыпанная мусором вода подрагивала вровень с краями миски, зажатой грязными культями. Меняла предупреждал – любой контакт с «чуханом» автоматически переводит в разряд опущенных. Но и пить хотелось невыносимо.
– Пей, чего уж, – сказал чухан, – никто не углядит, да и все равно тебе уж…
Мишаня на продоле хрипел и кашлял, глядя в потолок бессмысленными глазами. Этот сейчас ничего не поймет, никому не расскажет.
В критические минуты голос тела сильнее «понятий».
«Скворец» припал к щербатой кромке.
Тепловатая влага потекла по иссохшему пищеводу.
Блаженство утоления жажды… простое счастье…
Испив воды до половины, Скворец блаженно перевел дух.
– Почему… мне… уже… все равно? – на выдохах переспросил он.
– А тебе вскорости ко мне переезжать… – сообщил чухан.
– Куда к тебе?
– Под нары, куда же еще.
В сердце вонзилась заноза. «Блин, я реально законтачился и теперь завишу от этого грязного бомжары».
– Ты меня заложить хочешь?
– Я-то? Нет, ты по воле Божьей под нары залезешь.
– Тогда я спокоен. Богу до меня дела нет.
– Богу до всех дело есть. Не смиряешься ты, упорствуешь. Загонит Он тебя под нары, ох, загонит.
– Не каркай. Кому скажешь, что я твою воду пил, убью.
– Куда тебе, ты и встать-то не сможешь.
Сергей встал. Шатаясь, похвастался.
– Я сутки в «стакане» простоял.
Шмоньку это сообщение не впечатлило.
– Всего-то? – хмыкнул он в седую, пегую вокруг рта бороду. – Симеон Столпник тридцать лет простоял на столпе, стяжав дар исцеления и прозорливости, а ты – су-у-утки. Дворяне почему столбовыми назывались? Они испытание проходили на крепость духа, на столбах стояли годами. Кто проходил испытание, тем власть давали, а злые, жадные да трусливые на столбе и суток не простоят, им с самими собой страшно, из душ их беси лезут, вот как из тебя…
– Нет во мне бесов, ушли они.
– Тут они, никуда не делись. Когда устоишь на столбе, тогда уйдут из тебя беси, не смогут жить в душе твоей, аки в пещере огненной…
Скворцов с удивлением вглядывался в пожамканное лицо бомжа.
– Я думал, ты чухан зачумленный, а ты – рассуждаешь…
– А я не чухан.
– А кто?
В седых зарослях протаяли иконописные глаза. Шмонька даже ростом выше стал, когда объявил свистящим шепотом, от которого мурашки побежали по спине.
– Я есмь бич Божий!
Секунду длилось наваждение, потемневшая икона древнего святителя грозно глянула из серебряного оклада и тут же сгинула.
– Бич я, – жалобно забормотал Шмонька, – бичую в Бозе, ибо сказано, «последние станут первыми». А кто хуже тюремного-то чухана?
– Так вот ты кто… – прошептал Сергей, – ты юродивый…
– Ты попей еще.
Скворцов отпил треть оставшейся в миске воды.
– Теперь как себя чувствуешь? – спросил чухан.
Головокружение отступило, в глазах прояснилось, стихло жжение в «пролежнях» на спине и ягодицах, в местах прилегания к телу колючей «шубы» «стакана».
– Теперь лучше, – сказал Сергей.
– Из тюремки-то хочется выйти?
– Кто ж не хочет…
– Сказать тебе, как из тюрьмы выйти?
– Говори.
– А ты попроси. Я тебе великий секрет открою.
Сергей поколебался, ай, чем черт не шутит.
– Открой секрет, Шмонька, пожалуйста.
– Ты не меня, ты Господа проси. На колени стань, да поклонись Ему до земли. Тогда только на свободу выйдешь.
В тюрьме рад любой подсказке, любому объяснению происходящего с тобой ужаса. Поэтому Сергей не отметает с порога Шмонькины требования, какими бы безумными они ни казались, а чухан торопит-подгоняет.
– Идут уже, ставай на колени, глупый! Глупый ты от гордости. Из-за гордыни сидишь тут. Перебори гордыню, попроси юрода, авось, через меня пришлет тебе Господь благовествование.
Стал Сергей на колени, склонился перед юродивым, залепив лицо руками.
– Подскажи, Господи, как выйти мне из тюрьмы?
А Шмонька и рад, что провел сокамерника: захохотал кудлатой пастью, подпрыгнул, захлопал руками, как крыльями, и прокукарекал, кривляясь.
Петя, петя, петушок,
золоченый гребешок.
Клюв горит, как жаркий уголь,
поищи-ка пятый угол!
По сусекам посвищи,
Пятый угол отыщи!
Там скрывается, увы,
Выход из твоей тюрьмы.
Подбоченился чухан и прокричал с перевзвизгами.
«А не найдешь пятый угол, так сидеть тебе тут вечно! Анафема убийце! Анафема вору! Анафема предателю!»
От криков юродивого волосы стали дыбом, мороз прошел по коже.
– Тьфу ты, старая сволочь! – выругался Сергей.
Заклацал замок. Чухан юркнул под нары.
Дверь открылась, вошли надзиратель с санитаром, погрузили самоубийцу на носилки и вынесли из камеры.
БУДЕШЬ МОИМ КИНШОНОМ?
Лукьяновское СИЗО, камера № 547
Вечер, температура воздуха 29 градусов.
Кухарю пришла передача. В картонной коробке среди прочей еды находилась палка вяленой колбасы «Скворцово».
– Скворец, колбаска-то твоего имени! – хохотнул Кухарь.
Качан вразвалочку подошел, отмел колбасу, Кухарь вцепился в палку, Качан дернул к себе, Кухарь не отдавал, Качан взърился, начал бить шныря.
Крики и стоны избитого «достали» пахана.
– Заткните ему пасть! – рявкнул Гусь из своего угла.
Качан затолкал в рот Кухарю комок майки, заломил ему руки за спину и, гыгыкая, наслаждался его конвульсиями. У Кухаря из ноздрей выдувались кровавые пузыри.
– Он же задохнется, – Сергей сам не понял, как осмелился произнести эти слова.
– Ты! – сморщился Качан. – Сиди в своем скворечнике и не чирикай.
– Он же задохнется!
– И че? Твои проблемы? Встал!
Скворцов поднялся. В грудине его, дотоле затопленной страхом, послышалось собачье рычание. Шалава! Овчарка осталась с ним! Она была готова принять бой. «Загрызу», решил Сергей, глядя остекленевшими глазами в точку на шее врага, где пульсировала под смуглой кожей сонная артерия. Качан, казалось, услышал угрожающее рычание.
– Фу! – бешено крикнул он на Скворца. – Фу, фу, фу, блядь!
Сергей показал на хрипящего Кухаря.
– Он сдохнет, получишь довесок за убийство – оно тебе надо?
– Уж не ты ли, стукачок, ментам цинканешь?
Кухарь захрипел. Урка толчком отпустил ему руки.
Сергей выдернул кляп. Кухарь задышал взахлеб.
Качан сплюнул без слюны.
– Че-то ты раскудахтался, петя! – и с силой толкнул Сергея в грудь, так что тот шлепнулся на нары. – Ступай в курятник, там кукарекай!
В хате наступила тишина, перемежаемая всхлипами Кухаря. Донесся крик с улицы: «Наташа! 3-2-2. Наташа! Привет! У тебя пересуд назначили…» «А Леньку? Его когда?» «Стасик! Стасик! Я его мама, где Стасик?..» «Лен Виктрна-а-а, он на допросе-е-е…»
Из паханского угла раздался свист. Качан ушел туда, вернулся.
– Пошли, – сказал он Сергею.
Они пробрались между шконок, Качан отодвинул занавеску.
– Садись, – сказал Гусь, хлопая рукой рядом с собой. – Ты мне должен. Срок отдавать.
Еще в начале отсидки Сергея угораздило сыграть в стиры с Качаном на палку сырокопченной колбасы, он проиграл, а Качан перепродал долг Гусю.
– Нет у меня колбасы, – сказал Сергей.
– Есть, есть у тебя колбаска, – глумливо ухмыльнулся пахан.
– Я постараюсь, – бормочет первоход, – я отдам. Подождите еще чуть-чуть…
– Да где ж ты возьмешь? Родаков у тебя нет, за так никто не дасть…
– Я заработаю как-нибудь.
– Да как ты заработаешь, смешной ты человек. В киншоны мои пойдешь?
– Куда?
– Будешь мне женой.
– Ке-е-ем?
– А че такого? Все так живут. Че глаза вылупил? Срока большие, куда деваться. Зато никто трогать тебя не будет, а я тебя кормить-поить стану. Со мной не пропадешь.
