– А как он на тебя сейчас смотрел …. как филин на мышь! – мечтательно протянула Инэс и, повернувшись ко мне, недоуменно замолчала. – Погоди, при чем тут я? – свела она брови к переносице.

Как обычно, поняв меня безо всяких слов, она весело рассмеялась:

– С ума сошла, ребенок?

– Кофе, долго пилил… а еще «скромняшка» и «надо брать», – почему-то обиженно получилось у меня.

– Лици, он этот кофе на улице пил! Наотрез отказался заходить к нам в дом, а с тобой – даже уговаривать не пришлось.

– Стеснялся, – буркнула я.

– Ой, не могу, – качая головой, расхохоталась она. – Какая же ты у меня мнительная. Я Кристиану – в матери гожусь! Я его для тебя присмотрела!

– Богиня, ты опять за своё! В какие матери, Инэс? – я возвела глаза к потолку, чувствуя, как в груди у меня становится жарко, а глупая улыбка буквально намертво приклеивается к моим губам. – Ты даже мне в матери не годишься!

Она фыркнула и, уперев руки в бока, укоризненно заметила:

– Я вообще-то и есть твоя мать. Если ты вдруг забыла.

– На память не жалуюсь, – степенно ответила я.

– Не жалуешься. Ты – нос морщишь, – улыбнулась Инэс и, раскрыв объятия, поманила меня к себе.

Я прижалась к ней и закрыла глаза, нежась в её руках. Получая порцию ласки за всю эту безумную неделю разом. Мы ведь, и правда, уже несколько дней толком не виделись.

– Неискоренимая у тебя нелюбовь к слову «мать»… – целуя меня в щеку, грустно добавила она.

И это была истинная правда. Как только она меня не уговаривала, чего только не делала. Даже к модным нынче в столице врачевателям душ меня водила, бестолку.

Я была обычным ребенком и лет до семи, как все нормальные дети, звала Инэс … мамой – я поморщилась, даже в мыслях назвать её так мне удавалось с трудом. Ничто, так сказать, не предвещало … пока в один из вечеров на пороге нашей квартиры не появился очередной её воздыхатель. Воздыхателя-то я выгнала, он газету у нас в прихожей выронил, а Инэс взяла её в руки и стала белой, как сваленные стопкой в коридоре еще чистые холсты.

«Мама…» – прошептала она и впервые на моей памяти заплакала. Моей сильной, смелой, самой любимой на свете маме было больно, и я ничего, ничего не могла сделать, чтобы ей помочь.

На первой полосе с прискорбием сообщалось, что лэрд Эдуардо Гонсалез в свои неполные пятьдесят стал вдовцом. Лэри Селеста Гонсалез умерла, упав с лестницы в собственном доме, так ни разу и не увидев родную внучку. А ведь если бы не её помощь, никакой внучки бы не было. Мать и дочь рискнули всем, чтобы я появилась на свет. Урожденная лэри жила как простая лея, считая каждый медяк, а её мать, моя бабушка, приняла на себя гнев жестокого супруга.

Лэри упала с лестницы… а лэрд Гонсалез женился второй раз и … признал наследником сына молодой супруги, просто копии приёмного отца. Вот ведь совпадение!

Ну и всё… как отрезало… с тех самых пор я и зову Инэс только по имени.

«Детская травма, гипертрофированная привязанность к матери, обернувшаяся в навязчивое состояние не просто не быть обузой, а стать опорой. И ребенок таким образом запретил себе ребенком быть», – так в один голос утверждали доктора.

– У меня … как это … психоневротическое расстройство, – пробормотала я, всё-таки вспомнив свой замудрёный диагноз, и носом зарылась в её пахнущие красками, кофе и ванилью волосы – самый лучший запах на всем белом свете. – Я у тебя немного … не того.

– Того, не того, это, знаешь ли, вопрос относительный. Главное, что ты у меня есть, – с улыбкой в голосе ответила Инэс и, нежно погладив меня по голове, повторила излюбленное: – Ну Инэс, так Инэс… не самое страшное, что может быть в жизни. Правда же, мой пумпончик? Пошли кофе пить?

– Пошли, – сладко зевнула я.

– Нет, иди-ка ты спать, – покачала она головой, а у меня даже челюсть заныла от очередного зевка.

Инэс рассмеялась и, подхватив меня под руку, проводила до спальни. Я привычно встала у зеркала и пока расстегивала оставшиеся на лифе пуговицы, она аккуратно достала из моих волос, удерживающие их заколки. Я тряхнула головой, глядя на неё в отражение. Вот ведь странная вещь – наследственность. От Инэс мне достались две вещи – глаза и абсолютно идентичное телосложение. И всё. Даже цвет волос у нас был разный, я – светловолосая, она – жгучая брюнетка. Я – белокожая, она – смуглая, как и положено уроженке Альканы. Что поделать, не досталось мне её внешности.

– Моя красавица, – с материнской гордостью сказала Инэс.

Ох уж эта слепая любовь… но кем бы мы были без этой любви? Да и чего скромничать, я, конечно, не Инэс, но тоже ничего.

– Ну что есть, то есть, – важно заметила я.

Она хохотнула, забирая платье из моих рук, и отошла к шкафу, чтобы повесить его на плечики.

– И умница! – открывая дверцу, добавила Инэс.

А вот с «умницей» сегодня вышли накладки… что это вообще за мысли в сторону прокурора? Нет, он, конечно, мужчина видный, но с каких это пор я примеряю на того, кого толком не знаю, роль будущего отца для своей гипотетической дочери?

У меня же целый список технических характеристик для кандидатов имеется! Шикарный, кстати, список. Все эти кандидаты моментально отваливаются, о нём узнав. А я о нем всем проявляющим ко мне интерес сообщаю – безотказно работает. Даже самые упёртые отваливаются.

За этими размышлениями я даже не поняла, как оказалась в кровати. Инэс присела рядом, накрывая меня одеялом.

Надо всё ей рассказать, и про постановление, и про менталистов… и она вроде бы что-то говорила про новости…

– Доброй ночи, Пумпончик. Жаль только, что не успеем поболтать до моего отъезда. Отправление с самого утра. Вернусь через пару-тройку недель. Я тебе записку на кухне оставлю, – послышалось мне сквозь сон или приснилось.

Конечно, приснилось. Инэс, оставляющая меня больше чем на несколько часов – это что-то за гранью реальности.

Разбудил меня стук в окно, едва слышное из-за стекла уханье и скрежет когтей. Я открыла глаза, в первый миг не понимая, что происходит? А всё потому, что я впервые за долгое время выспалась (очень странное ощущение) – раз, за окном было темно – два, и три – от голода у меня желудок буквально прилип к спине.

Сколько я спала? Явно же больше, чем пару часов… тогда почему темно? Неужели я проспала сутки?

Спрыгнув с кровати, я на ходу накинула на плечи халат. Подошла к окну – тишина, в фонарях мягко сияли кристаллы, но в окнах напротив горел свет, и виднелся пышный силуэт леи Гомес, порхающей у плиты – она ждала с работы мужа. Значит, сейчас вечер.

Я пропустила визит полицейского? Почему Инэс меня не разбудила? И почему так тихо?

Намереваясь немедленно это выяснить, я отвернулась от окна и боковым зрением заметила серый меховой комочек с самого края отлива. У комочка был хвост, и не было признаков жизни, из чего я сделала вывод – наша сова снова обо мне позаботилась.

Богиня, спасибо тебе за неё! И отдельное спасибо, что мышей мне в этот раз не хочется ни в каком виде…

В доме было темно, нигде не горел свет, и с кухни не пахло вечерним кофе… мастерская закрыта, кровать в спальне Инэс, небывалое дело! – заправлена. И в ванной – никого. Тут-то я и вспомнила! И о чемодане, и о том, что слышала сквозь сон: об отъезде, и об обещании оставить мне записку на кухне!

Я рванула с места, длинная прядь зацепилась за цепочку с перстнем, напоминая мне о вчерашнем вечере, и я зашипела от боли, освобождая волосы. На ходу активировала кристаллы освещения, причем одновременно во всём доме – так сильно нажала на рычажок артефакта в коридоре, что он аварийную систему запустил. Зато записка сразу нашлась! На столе, прижатая жестяной баночкой с кофе. Схватив её в руки, я несколько раз перечитала первую строчку.

«Ребенок, я получила королевский контракт!» Рядом с этой надписью простым карандашом была нарисована ликующая сова в колпаке, дергающая когтистой лапой за нитку хлопушки.