Мичи завидовала одноклассникам-обладателям городских бабушек. Их короткостриженые, занимающиеся кико¹⁰, пожилые родственницы редко ворковали над внуками, они наслаждались свободой, что давал возраст. Но бабушка Мичи, почтенная Мисао, жила в Минамиямасиро¹¹, где человек с рождения до смерти принадлежал земле, и выращивала дайкон. В таких местах жизнь замерла в середине двадцатого века. В восприятии Мичи время для бабушки вовсе остановилось на эпохе Эдо¹², когда единственной целью простого человека была работа на поле от рассвета до заката, от рождения до смерти. Ни пологие каскады рисовых полей, ни покрытые бархатным лесом холмы, ни аккуратные домики не вызывали в Мичи желания остаться в Минамиямасиро навсегда. На каникулах голова Мичи пухла до размеров бабушкиных редисов от чистого воздуха и наставлений.

– Если бы ты занялась музыкой! Девушка, играющая на биве или кото, почти совершенна. Но литература… Многословие ведет к избытку мыслей, что в свою очередь приводит к непокорности, – давила бабушка и её подруги, приходившие после полудня пить холодный зеленый чай, наблюдать порхающих над пионами бабочек и вздыхать о скоротечности жизни, умещающейся на опадающим лепестке цветка, соглашались единогласно.

– Женщина должна соблюдать три покорности: в юности отцу, в замужестве мужу, в старости старшему сыну. Лишь старые вдовы, как я, могут рассчитывать на возможность управлять закатом своих дней.

Бабушка принадлежала к поколению данкай, людям-глыбам, поднявшимся из послевоенного упадка. Данкай отличались твердостью духа и давили безвольных потомков непоколебимостью убеждений.

– Выйдет ли хорошая жена из той, кто читает книги чаще, чем муж утренние газеты? Оставь книги мужчинам, внучка.

Последней фразой бабушка подкрепляла аргументы о вредности поглощаемых слов. Мичи отчаянно топила в чашке с золотисто-салатовым чаем отражение студентки университета Васэда, Хирано Мичи, закончившей четвертый семестр на факультете литературы с высшим баллом. Студентка сопротивлялась, озерцо чая отзывалось рябью на праведный гнев. Мичи хмурилась и спрашивала:

– Как же эпоха Хэйан, бабушка? Твоя любимая «Повесть о принце Гэндзи»? Её написала женщина. Что насчет «Записок у изголовья¹³»?

Бабушка перекрещивала у груди указательные пальцы. «Не говори, не говори», – значило её движение.

– Сегодня, к твоему сведению, большинство читателей женщины, – жест отрицания возмущал Мичи, – И именно женщины вывели японскую литературу на новый уровень.

– Когда будешь писать, как Таэко Коно¹⁴, Минако Оба¹⁵ или как эта ваша, – бабушка делала вид, что не может вспомнить имя, – Саяка Мурата¹⁶, тогда и поговорим.

«Еще бы, – надувалась Мичи, – их ты знаешь!»

– Ты же не читала ничего из того, что я пишу, – замечала она вслух.

– И не за чем. Я и так знаю тебя, как облупленную, – завершала бабушка разговор.

Вечера почти не отличались друг от друга, Мичи ненавидела деревню, даже больше, чем собственные пальцы.

– Поезжай к бабушке, – посоветовала мама, узнав о проблемах с вдохновением и горящими дедлайнами.

– Тебе смешно, да? – обиженно спросила Мичи, – Единственное, что я смогу написать у бабушки: правила поведения идеальной жены.

– Они всегда востребованы, – мама откровенно издевалась над Мичи, подставляя под локоть очередную порцию жасминового чая и тайяки¹⁷, – На удачу.

Мичи поедала рыбок с клубничной начинкой, надеясь, что одна из них принесет на хвосте толковую мысль. Мичи удачно попала на опен-колл для начинающих авторов: синопсис заинтересовал литературного агента, и та предложила написать книгу в установленные сроки.

На экране чернело название, в душе Мичи черной строкой пропечатались слова мамы: «свежий воздух, разрядка, бабушкина стряпня», жуткие черные обезьяньи лапы и проплывающая мимо слава.

– Нет, – отрезала Мичи, и мама рассмеялась.

Мама прятала природную мечтательность и веселый нрав за маской спокойствия и умелыми руками швеи. На швею мама выучилась после замужества. В прикроватной полке томился диплом архитектора и образность мысли, которая передалась дочери. Естественно Мисао-сан маму не любила. Именно мама удержала бабушкиного единственного сына, отца Мичи, в шумном, высасывающим из людей и жизнь, и человечность, Токио. Отправила работать специалистом по кибербезопасности, чтобы он приходил домой как можно позже, бывал в командировках как можно чаще, и ленивой жене не приходилось заботиться о муже. Удобно устроилась! Мама поощряла любовь Мичи к сладкому, потакала желанию Мичи колотить корявыми пальцами по клавиатуре, и отправила тратить отцовские деньги в частном университете на бесполезный факультет, вместо того, чтобы выучить на нормальную специальность и присматриваться к потенциальным женихам. Именно мама рассказала Мичи о глупом кафе, где молодые люди, сидят уставившись в экраны ноутбуков, а официанты проверяют, много ли клиенты успели напечатать или нарисовать. Кафе называлось «творческим», располагалось и пользовалось популярностью у тех, кто отлынивал от полезных для общества дел.

Разумеется маму в деревню никто не звал.

– Тогда поезжай куда-нибудь, отдохни, – предложила мама Мичи, прижавшейся лбом к экрану ноутбука, – Вы же хотели с Нару-тян в горы? Отец не станет возражать, я поговорю с ним. Скажу, что для дипломного проекта тебе необходимо собрать культурологические материалы.

Удивительным образом мама переняла бабушкину привычку доносить до отца решение, а не вопрос. Тот был не против, главное, чтобы его не дергали по вечерам, когда он погружался в мысли о предстоящем рабочем дне.

«В горы с Нару-тян… – размышляла Мичи, – Да, Нару звала в поход в начале лета. Что-то говорила про глэмпинг у Фудзи. Природа вдохновляет… Там никто не знает, что я писатель. Никто не видел моих пальцев. И никто не станет объяснять, что лучше выбрать кареглазого мужа с первой группой крови, потому что карие глаза выдают человека доброго и заботливого, а первая группа крови одаривает обладателя волевым характером. А если не с первой, то со второй группой, чтобы много работал и думал о семье».

– Оу, – сообщила Нару-тян, – в горы? Да, я помню … В горы… Заманчиво, конечно, но мы с Юрико едим в Мияко через три дня. Там лучшие пляжи, ты в курсе?

Нару, державшая телефон так, чтобы в видеокамеру попадала правая, красивая по ее мнению часть лица, отвечала медленно, сдерживая вырывающееся ликование. Юрико шел рядом, Мичи видела полоску шеи и точеный подбородок над головой Нару. Нару даже печально шмыгнула носом, как бы говоря: «Я бы с радостью, Мичи-тян, но Юрико, гадкий Юрико, тащит на золотой песок к теплым волнам».

– Отлично! – успокоила Мичи подругу.

У Нару с пальцами, как у пианистки или хирурга, а училась она как раз в медицинском, был кареглазый Юрико, правда, как вздохнула бы бабушка, с третьей группой крови, выдававшего в нем человека легко поддающегося влиянию.

– Отлично, – повторяла Мичи, выбирая в системе онлайн-бронирования небольшой отель в горах. Не у Фудзи, подальше. Как можно дальше от бабушки, мамы и Нару, – Отлично, – шептала она, как заведенная, читая описания отеля у горячих источников, – Ну а я за традиционный отдых! Куда мне до волн и песка?

«Вот и затишье.

Из дому я выхожу

полюбоваться -

как засияла вдали

зелень омытых вершин!» – сайт одного из реканов, что предложила система, обещал Мичи затишье и зелень вершин строками Ямамото Эйдзо¹⁸. Старинный отель на склоне гор, в окружении соснового леса, располагал четырнадцатью номерами. Для бронирования доступны люкс и стандарт. «Творить надо с размахом, – решила Мичи и забронировала люкс, – Хвойный воздух полезен для легких, уединение отлично подходит имиджу писателя. Отель с историей вдохновит не меньше, чем природа. И я не так уж и отступлю от маминого плана изучать культуру и историю. Буду бродить по саду, наслаждаться источниками, смотреть с балкона на лес», – замечталась Мичи, – «И обязательно упомяну в романе жестокую, старую защитницу традиций, подругу-предательницу и молодого человека с холодными как лед глазами и неопределяемой никакой наукой группой крови».