К вечеру наш студенческий отряд оказался в безымянном посёлке за бетонным забором поверх которого была беспорядочно густо намотана колючая проволока. Я уже знал, что она не для тех, кто хочет проникнуть внутрь. Она для тех, кто хочет выйти наружу. Военная часть представляла собой пионерлагерьподобное место. Двухэтажные корпуса видавшие виды, дорожки с кирпичом-бордюром, памятный гипсовый знак. Множество неухоженных клумб и деревьев. Первая же сцена, увиденная нашим строем, шедшим парами, напомнила о дне отъезда. Посредине газона был пень, а на пне стоял небольшой табурет. На этом троне сидел матрос в тельняшке. Вокруг него стоял и ходил другой худой матрос с механической древней машинкой для стрижки волос, точно как в фильмах про войну. Парикмахер аккуратно стриг сидящего под ноль. Сидящий очень внимательно смотрел на наш полустрой-полутолпу, особенно всматриваясь конкретно в Аркадия, Стаса и меня. Он даже что-то сказал за спину стоящим поодаль матросам, что-то со словом «команда». Я захотел спросить Врангеля, что за шоу мы наблюдаем, но меня опередили ребята в первой паре.

– Это старослужащий, – отвечал Врангель, – думает, что вы новенькие на подготовку. Лысыми обычно ходят или те, кто только с военкомата или те, кто уже ждёт дорогу домой. У старослужащих – особый статус. Вот стригут такого. Типа это престижно.

– Не по лысине судят о человеке, – встрял Стас.

– А вы, молодцы хорошие, вот и думайте, как на вас смотрят, как на щеглов-новеньких или как на старослужащих, – ухмыльнулся подполковник, – вот узнаете.

Мне стало как-то не по себе со своей лысиной, а Аркадий напротив весь распрямился и будто стал выше ростом.

– Ты иди ещё с ним подружись, – сказал я, – узнаешь может ещё какой мужской обычай.

Мы прошагали мимо, физически ощущая, как парень на пне терпит откусывание волос механической ручной машинкой. Хруст волос или хруст ножей был похож на звук ломающихся костей. Тот эмоций не показывал и следил за нашими тремя головами-шарами.

Всё вокруг в этой части-лагере было неуютным. Кормёжка в столовой по команде «сесть-есть-встать», запрет на выход из корпуса, туалет, открывающийся только на пятнадцать минут каждые два часа, общий на этаже, просиженные до пола двухъярусные кровати с растянутыми пружинными сетками. Всё было пародией то ли на зону, то ли на республику ШКИД. Врангель не скрывал, что это полное непотребство, но всем поведением сообщал нам, что скоро всё изменится. Нам предстояло дать присягу или скажем точнее участвовать в специальном представлении, которое будут разыгрывать ради нас здесь под названием «присяга». Для этих целей на всех выделили один автомат Калашникова и красную папку с листом текста присяги наклеенным чтобы мы его не роняли. Репетиция вечером показала, что никто из студентов не может не облажаться. Мы не могли строевым шагом выйти из шеренги не оступившись, подойти под прямым углом к столу, не ударив по нему ногой, взять папку не уронив, держать автомат, не перепутав как за него браться. Иные путались в ремне автомата, начинали читать не с первого абзаца, становились лицом не к строю, а к подполковнику. Присутствовавший местный офицер матерился и хватался за сердце, но Врангель осаждал его и что-то говорил по то, что мол студенты-медики. В итоге текст сократили до нескольких предложений, ремень на автомате подтянули, местных попросили уйти, а нам приготовиться утром всё это повторить на фотоаппарат «на память». Такого позора, как эта репетиция я ещё не видел. Люди с почти высшим образованием не могли выполнить элементарных действий. Было стыдно за себя и всех. Лично я всего лишь спотыкнулся на выходе из строя. Не упал и не уронил автомат. Но было всё равно очевидно, что я не готов к такой практике.

Поздно вечером кто-то из наших посеял панику. Вся комната из сорока студентов и не менее восьмидесяти двухэтажных кроватей пришла в движение. Решили отчего-то что а. нас ночью придут бить и б. надо найти утюг и погладить обноски к присяге. По пункту а. мы закрыли дверь в коридор, переместили кровати чтобы получался узкий проход и выставили пару часовых, которых нужно было сменять несколько раз за ночь. Как хилый я не попал в число счастливчиков. По пункту б. из «ленинской» комнаты принесли один на всех утюг и стали в огромную очередь на поглажку роб и гюйсов. Большинство студентов делали это впервые отчего масса времени уходила на обучение следующего, порчу утюга и вещей, а также замечания вроде «не так, смотри как надо». Стас решил ничего не гладить и лёг спать, как так ему было дежурить в три ночи. Аркадий погладился первым и пошёл ковырять телевизор в углу комнаты. Я занял очередь примерно тридцатым и очень хотел не дождаться её или чтобы сгорел утюг. Каждый шорох в коридоре трактовался как вот-вот начнётся, каждая потеря нагрева утюга давала надежду, что цирк закончится. Спас меня от этой суеты Аркадий, который реанимировал старый «Рубин» и мы тихонько сели смотреть чемпионат мира по футболу во Франции. Так я и уснул на ближайшей пружинной сетке. Проснулся ещё более мятым, не избитым, но выглядел ничуть не хуже всю ночь дежуривших или гладивших воротники. Из печалей осталось только то, что в туалет я попасть не успел, он закрылся по расписанию на замок. Всё время «присяги» мы болтали в строю про то, как лучше фотографироваться с автоматом и про вчерашний матч. Из ошибок, увековеченных теперь на фото, я всего лишь неправильной рукой взялся за цевьё. Это не ускользнуло ни от местного офицера, ни от друзей, однако было лучше, чем наступить на свои же шнурки или не смочь открыть красную папку с текстом. Появилось веселье и первые общие кадры. Врангель прикрывал нас от избыточного мата местных начальников и собрав в кучу похвалил, отметив всё же: «Михайлов, ты хоть, когда с кровати встаёшь, на член себе не наступаешь?». Отряд грузился в автобус, затем в электричку до Балтийска и почти всю дорогу мы могли видеть море. Мечтали искупаться сегодня же вечером и оставить метод ночных дежурств у общей комнаты на всю практику, быть вместе, быть командой.

Корабль я выбрал вовсе не сердцем. Когда нас, одетых как наполеоновские солдаты при отступлении, высадили на вокзале в Балтийске и построили, у меня заболел живот. Не в том смысле, что я стал болен внезапно. А в том, что мне очень захотелось в туалет. Желание это заслонило от меня первые впечатления от городка, дорогу до КПП и встречу нашей группы местным офицером-медиком. Он велел разобраться нам на пары, которые он отведёт на корабли для прохождения службы. Меня пучило и крутило, я не помню момента, когда наши полковники растворились и мы остались один на один с флотом. Я очень обрадовался, что мы вот-вот попадём на корабли и пошёл скорее поскольку терпение моего живота было на пределе. Туалет, камбуз, гальюн, каюта, что там у них, лишь бы скорее. Друзья разобрались по парам и получилось, что мои самые близкие как голубки отошли от меня, я был для всех них третьим, непарным. В другое время я бы начал ехидничать и ёрничать, а может быть и обиделся бы. Отчего это Аркадий и Стас не со мной? Лучшие-то мои друзья. Но урчание и скрюченные ноги торопили меня решать физиологические проблемы, а не социальные. Я схватил за руку Сергея, которого знал слабо, он в одиночестве волочился в хвосте группы и сказал ему, что мы сейчас срочно выбираем самый первый попавшийся корабль и вместе на нём будем. Сергей вздохнул: «Эхе-хе». Путь от КПП, где на нас не обратили ни малейшего внимания до длинной бетонной стенки с кораблями, занял, мне показалось, целый час. Первый мы с Сергеем проворонили, я проворонил, Сергею в туалет не нужно было. Это был большой десантный корабль без имени, только с номером, куда поднялись сокурсники. Второй такой же перехватили у меня Стас и Аркадий, дружки мои сердечные, после того как сопровождавший нас капитан медслужбы сказал, что это польский проект и там всё «сделано по-людски». Завидев третий зад корабля, я перебежал из хвоста отряда студентов в начало, притащил Серёгу и стал активно кивать капитану на все его шуточки-прибауточки. Пару раз я замер чтобы напрячь пресс и перевести дух, пару раз ослаблял ремень, но не отставал. Вдруг до меня, может быть последнего из всех, дошло, что капитан в жёлтой рубашке пьян. Причём как следует, до степени красного носа, от него разит и он шатается. Ничто уже не имело значения кроме обретения туалета для меня, я чётко выразил желание пойти на приближающийся корабль и указал на желающего Серёгу, который в знак согласия кивнул и опустил глаза. Капитан рыгнул и усомнился, что нам надо туда куда я показал. «Это СКР «Неукротимый», там, знаете, другое, я вас хотел по десантным рассадить. Не надо вам туда». Я уверил офицера, что очень даже надо, тем более он рядом, дёрнул Серёгу и ускорил шаг, как мог. Капитан сделал какое-то движение, среднее между пожать плечами и упасть, и повёл нас к серому как асфальт летом борту. Этот корабль был совсем не похож на два предыдущих, был длинным до конца берега и более военным на вид. Около него стояли ряды матросов, играла музыка. «Вечернее построение, – пояснил наш пьяный сопровождающий, – подождём». Какой подождём? Я лопну или тресну через пять минут. Вокруг не было ни зданий, ни кустов, ни надежды. Огромное количество матросов около корабля, которых мы ещё не видели в таком числе, запели и замаршировали. Как они там все помещаются? Делали они свои марши в стиле «туда-сюда», на пятачке вдоль судна просто не было места ходить строем как на картинке. Ноги они поднимали еле-еле и этим я был на них похож. Я заприметил вход или трап, или что там у кораблей и огромные буквы «Неукротимый». Хотел было рассказать Серёге о традиции называть крейсера на русском флоте прилагательными, но жуткая боль и урчание в животе остановили меня. К чёрту все традиции, весь этот порядок вещей, эти гимны и построения. Вместе с ними и всех, кто ушёл на другие корабли и этого пьяного мужичка с золотыми змеями вокруг чаш. Если я прямо сейчас не попаду в цивилизованный туалет, то случится что-то страшное. В шуме шагов матросов, капитан что-то обсуждал с другим, «чёрным» офицером, показывая на нас. Недоумение «чёрного» было столь сильно, что казалось он стал выше на несколько сантиметров за счёт поднятых бровей. Низкорослый капитан медслужбы пошатывался перед ним на полусогнутых, что-то говорил и дышал в лицо. Мимо шли синие матросы, пролетали белые чайки, мимо нас стоял как серый дом корабль. Я зелёный от своих проблем первым увидел полужест-полузов от офицеров и какое-то неясное направление пальцем на борт. Взбежал по трапу, шёл по непрямым железным коридорам за кем-то, делал вид что слушал, оказался в очень приличном кубрике и дождался пока за мной закроют дверь. Через полсекунды вылетел в коридор, чутьё подсказало, куда бежать и ещё через миг я был самым счастливым человеком на этой бронированной коробке с пушками. Настоящий домашний унитаз, все мелочи гигиены и самая что ни есть индивидуальная кабинка подсказали мне, что служба на флоте не так и плоха. Корабль я выбрал не сердцем, но всё будет хорошо. Наверное, я сидел на унитазе полгода, может больше. Какие-то шаги раздавались за дверью, бас что-то спросил. По радио голос приказывал явиться кому-то в какое-то БЧ-3. Я молчал как мышь в опасности. Так же стремительно выскочил, нашёл дверь с номером 6. Внутри на нижней из двух коек сидел Сергей и вздыхал. За крохотным круглым окошком-иллюминатором садилось солнце. Мы были голодными, но решили до утра не показывать своё существование. Серёга рассказал какой большой корабль, что он насчитал не меньше сотни только матросов, а по пути видел медицинский отсек с изолятором. По мере затемнения в нас поселялся неуютный лёгкий мандраж от пребывания в абсолютно незнакомой среде, криках из коридора, наступающей неопределённости, отсутствия связи с сокурсниками и нашими кураторами-вояками. Обследовав кубрик, мы обнаружили, что здесь живёт капитан-лейтенант или два одинаковых капитан-лейтенанта, только такие погоны были на форме в шкафу. Ничто из личных вещей не выдавало, что человек этот имеет интересы помимо флота. К нам также пришло осознание, что наша крепость в чреве корабля, неизвестно на каком его ярусе, временная. Хозяин вернётся и нас переселят куда-то. Мы засыпали под голодные песни желудка и споры могут ли нас перекинуть к матросам, где нам совсем не хотелось оказаться. Сойдёт ли там моя голова за старослужащего? Я храбрился и заявил Серёге, что завтра мы покажем всем настоящих врачей, займём амбулаторию и статус лиц ни при каких условиях не ночующих с матросами. Мы приехали сюда оказывать медицинскую помощь, а не палубу драить. Я петушился и ярился, рисовал перспективы переехать в кубрик не хуже этого, а также пообещал встать и поискать еды в шкафах и ящиках капитана-жильца. Серёга, выслушав всё это, сказал: «Эхе-хе…».