И вся эта масса вооруженных людей потянулась в театр и заполнила его целиком, так что воинов можно было не считать – их было столько же, сколько зрителей в дни представлений трагедий Софокла или Эврипида – двадцать две тысячи человек.

Вчерашние рабы долго устраивались. Надо было куда-то девать оружие. Они зажимали копья между колен, привязывали мечи к поясу, обвешивались луками. На лицах, выражавших спокойствие и уверенность, можно было прочитать: «Нас не обманули. Нам дали оружие, и мы сидим там, где веками сидели только свободные». Солнечные лучи, отражаясь в металле, играли в воздухе. Как ты прекрасна, свобода, хотя бы на несколько дней, до первого боя!

На деревянный помост – немногие из сидящих в театре знали, что он называется скеней, – вышел человек в серебряных доспехах и в шлеме с пером. Нет, это не был актер в роли Агамемнона, Менелая или другого ахейца времен Троянской войны. На его лице не было маски, на ногах – возвышающих котурнов. Представление, автором которого он был, должно было потрясти души не поэтическим вымыслом, а правдой без прикрас.

Стратег подошел к краю помоста, снял шлем и поклонился сидящим гражданам. Выпрямившись, он заговорил. Каждое произнесенное им слово звучало глухо, как корабельный колокол во время бури, охватывая все пространство, напоминавшее огромную накренившуюся к сцене чашу.

– Граждане! – сказал Диэй. – Вы пополнили наше войско в тяжелые для Коринфа и Ахайи дни. Разбито коринфское ополчение во главе с любимцем нашего народа Критолаем. – Голос стратега дрогнул. – Многие из вас, воины, не видели Критолая и даже не слышали о нем. Это был сын человека, увезенного ромеями в неволю, и, наверно, потому Критолай, неполный год исполнявший должность стратега, много раз обращался к ахейскому народу с предложением сделать вас полноправными гражданами. Но только теперь мне удалось осуществить задуманное им.

По театру прошло движение. Послышались одобрительные выкрики.

– У вас, граждане, – продолжал Диэй, – нет имущества. И, проходя по городу, вы могли подумать: «Какая же это свобода, если у них дома, а у нас ничего». Так знайте же, что истинные ахейцы вскоре сравняются с вами! Они отдают родине все, чем обладают. То оружие, которое вам дано, куплено на драгоценности, добровольно пожертвованные женщинами. Так пусть оно послужит нашей общей свободе.

Граждане, воины, зрители, вчерашние рабы слушали, затаив дыхание. Они понимали, что спектакль подходит к концу. Его устроитель стратег Диэй сказал все, что мог, от чистого сердца. Но почему морщины сошлись на его лбу? Кажется, он недоволен собой. Да. В одном месте он отклонился от истины. Эти люди изведали все. Но они еще не знают цены свободы. В первом же бою они ее оплатят сполна.

Вбежав в шатер Сципиона, Полибий остановился. На столе чадил светильник. Публий сидел, опустив голову на руки. Услышав шаги, он откинулся назад.

– Еще не рассвело? – спросил он, покачиваясь.

– Нет. Вторая стража.

– Тебе не спится? Куда ты исчез?

– Вот, – воскликнул Полибий, вынимая из-за полы гиматия свиток. – Я был в лагере пленников. Теперь у меня есть перевод той медной доски.

Публий провел ладонью по щеке и потянулся к бритве. Полибий знал, что Публий бреется каждый день, но еще никогда не видел его за этим занятием ночью.

– Ну и что там? – спросил он, начав скоблить кожу.

Полибий развернул свиток и стал читать:

– Постановили карфагеняне, чтобы Ганнон плыл за Геракловы столпы и основывал города. И он отплыл, ведя 60 пентеконтер, и вез он множество мужчин и женщин, числом в 30 тысяч, хлеб и другие припасы. Когда, плывя, мы миновали Столпы и за ними прошли вдоль берега два дня, основали первый город, который назвали Кадильница. Около него имеется большая равнина. Плывя оттуда на запад, мы достигли Солунта, ливийского мыса, густо поросшего деревьями. Соорудив там храм Морю, мы снова двигались на восток в течение полудня, пока не прибыли в залив, густо поросший высоким тростником. Там было много слонов и других пасущихся животных[8].

Публий Положил бритву на стол.

– Когда это Ганнон успел побывать за Столпами Мелькарта? – удивился он. – Я слышал, что во время Ганнибаловой войны он не покидал Карфагена, а после нее у Карфагена не оставалось кораблей.

– Это не тот Ганнон, – отозвался Полибий. – Это Ганнон, живший триста лет назад. В надписи он назван царем. Этот царь-мореплаватель первым проплыл по океану до крайних пределов Ливии. Представь себе, об этом величайшем плавании не знает ни один эллин, ни один римлянин[9].

Полибий снова наклонился над свитком.

– Особенно поразило меня это место: «Плывя оттуда три дня мимо горящих потоков, мы прибыли в залив, называемый Южным Рогом[10]. В глубине залива есть остров, населенный дикими людьми. Очень много было женщин, тело которых поросло шерстью. Толмачи называли их гориллами… трех женщин мы захватили. Они кусались и царапали тех, кто их вел. Убив их, мы освежевали их и шкуры доставили в Карфаген».

– Так это были огромные обезьяны! – воскликнул Публий. – Вот бы показать такой трофей во время моего триумфа!

– Знать бы об этом раньше! – сказал Полибий. – Теперь шкуры сгорели вместе с карфагенской курией.

Начало светать. Полибий поспешил к арсеналу, чтобы наблюдать с его кровли за битвой. Вместе с ним были легаты, которым он передавал распоряжения.

Бои шли на подступах к Бирсе. Каждый дом на трех узких улицах, ведущих к акрополю, был превращен осажденными в крепость. Пуны пропускали римлян вперед и бросали им в спину камни и черепицы. Сципион распорядился двигаться по крышам домов, подавляя очаги сопротивления один за другим. Воины перебрасывали бревна и доски на соседние или противоположные здания, шли по ним, балансируя, как канатоходцы. Иногда на мостках над бездной происходили схватки.

Обойдя храм Танит, римляне придвинулись почти к самой Бирсе. Пуны, воспользовавшись подземными ходами, соединявшими храм с разными частями города, снова оказались в тылу у наступавших. Посоветовавшись с Полибием, Сципион отдал приказ об отступлении к карфагенскому Форуму. Как только отступили воины, к трем улицам одновременно подошли три отряда факельщиков…

Пламя пожирало все, что попадалось на пути. Треск падающих домов сливался с воплями сгорающих заживо. Вслед за огнем шли легионеры, довершая его работу. Топорами и кирками они убирали обломки и головни, сбрасывали трупы в ямы.

На шестой день путь к Бирсе был расчищен. Карфагенский акрополь, сияющий и прекрасный, возвышался над черной пустыней. Из Бирсы повели колонну сдавшихся граждан Карфагена. Тут были мужчины и женщины с высохшей, как пергамент, кожей, с грязными, спутанными волосами. Некоторых несли на носилках.

Богачи отличались от бедняков только остатками богатой одежды, золотыми кольцами в ушах, янтарными ожерельями на грязных шеях. Легионеры, под предлогом поисков оружия, отнимали у несчастных пленников все, что им нравилось. Постумий, соблазненный блестящими массивными кольцами в ушах молодой женщины, прижимавшей к груди ребенка, стал объяснять ей, чтобы она их ему отдала. Та не понимала и пятилась, еще крепче прижимая к себе ребенка. Постумий, разозлившись, изо всех сил дернул серьгу, разорвав женщине мочку уха. Женщина издала душераздирающий вопль.

Постумий протянул руку к другой серьге, но шедший рядом с женщиной пленник сильным ударом сбил грабителя с ног.

Тиберий, взглянув на смельчака, догадался, что это один из карфагенских наемников.

Поднявшись, Постумий выхватил меч. Тиберий подскочил в тот момент, когда он занес его для удара.

– Стой! – закричал он.

Постумий обернулся. Тиберий взял его за плечо.

– Опусти оружие! Ты сам виноват! Отнимать личные ценности не было приказа.