Квартирка действительно оказалась крошечной. Барта потоптался у входа, покашлял в кулак, сказал, что не хочет мешать и удалился, попросив после, когда пан Горачек тут закончит, занести ему ключ. Осматривать в единственной комнате было особенно нечего. Несомненно, если Шеер и его ребята что-то могли здесь отыскать, они это нашли, впрочем, оставив все на своих местах, то есть, можно сказать, почти в полном порядке.

    Комиссар заглянул в шкаф: пара летних платьев, плащ, шляпная коробка на верхней полке, огромный, старый, совсем не дамский чемодан. Дальше. Книжные полки. Все подряд: романы, учебники, журналы. Кровать, два стула, один придвинут к комоду. В комоде один ящик совсем пустой, в других... Горачек понятия не имел, что именно хотел там увидеть. Постельное белье, перчатки, какие-то флакончики. Фотографий нигде не видно, документов тоже нет, но, может быть, их прихватил инспектор. Сверху на комоде - пишущая машинка. Ага, в этом ящике - стопка бумаги, тут же использованные и, похоже, не раз листы копирки, и папка с тесемками.

    В папке лежал... хм, роман, листов сто пятьдесят через полтора интервала. На первой странице, сверху, - "Милосердие и справедливость", на последней - ни даты, ни подписи. Незаконченный? Машинально Горачек перелистнул несколько страниц, пробежал глазами по строчкам, потом наугад раскрыл где-то посередине...

    - Ревность? По-вашему... - долговязый учитель в изумлении заморгал и поперхнулся, кажется, уже заранее приготовленной фразой.

    - А, по-вашему, это полная чушь? - Горачек сделал вид, что только сейчас вспомнил о ключе от соседней квартиры. - Ах да, вот, возьмите, пан Барток, вы мне очень помогли. Что же касается этой нелепой, на ваш, впрочем, как и на мой взгляд, версии, она имеет право на существование, хотя бы уже потому, что может объяснить обе смерти сразу. Вам не кажется? Смотрите: вы убиваете пана Гоштейна, к которому Зоя, без сомнения, испытывает чувство... может быть, не любви, но некой сильной привязанности. Пани Даничева узнает о вашем поступке, приходит в ужас, и... Да-да, я ведь уже сказал, что не считаю такое предположение правдоподобным.

    - Вы не понимаете! Это же... - Барта прикрыл глаза и глубоко вздохнул. - Тут совсем другое. Адам Гоштейн, он для нее... Мне об этом известно не так много, ровно столько, чтобы объяснить, чем они обязаны друг другу. Но объяснить - это не то же самое, что почувствовать, а для Зои... Вы меня не понимаете?

    - Почему же не понимаю? Вы расскажите. Мне кажется, я сумею понять.

    В конце 1918 года, когда немыслимое количество революций взорвало Европу, австрийские войска уходили из России. Воинский эшелон, которым командовал Адам Гоштейн был остановлен на какой-то безвестной станции в украинской степи. Кто хотел разоружить солдат майора Гоштейна, учитель представлял себе крайне смутно, какой-то отряд то ли анархистов, то ли националистов. Командир эшелона отправился на переговоры в домишко, что служил помещением железнодорожной станции, где тут же был взят в заложники. Переговоры сорвались. Выпустив несколько очередей из пулеметов по залегшим где попало незадачливым воякам, поезд ушел на запад. Потерпевший фиаско отряд тоже ушел, бросив связанного майора в станционной сторожке, не забыв, однако, подпалить деревянный домик.

    Офицера из огня вытащила Зоя. Тут, казалось бы, могло возникнуть чувство гораздо большее, нежели обычная признательность. Даже, наверное, так и случилось, с той лишь поправкой, что спасенный офицер был вдвое старше своей спасительницы, а пани Даничева имела на руках трехлетнего малыша. Героям несостоявшегося романа предстоял еще месяц скитаний, Зоя заболела испанкой и потеряла сына. Именно потеряла, мальчик не погиб. Барток не знал, как и при каких обстоятельствах это случилось, а спрашивать ему бы и в голову не пришло. Зоя неплохо владела пятью языками, но приехав в Прагу, она больше года молчала, почти не реагируя на слова окружающих ее людей. Известный психиатр тогда посоветовал отставному майору со всей возможной искренностью приложить усилия к поискам пропавшего сына пани Даничевой, ведь это и было единственным, о чем та могла думать. Адам Гоштейн, тоже потерявший жену, однако нашел в себе для этого силы, и даже нанял одного побывавшего в русском плену сослуживца для поездки в Советскую Россию. Поиски, увы, ничего не дали, но с тех пор Зоя смогла вернуться к своей собственной жизни. Пять лет назад, когда в Праге открылось Советское посольство, Зоя теперь уже официальным путем снова попыталась найти мальчика. И опять не получила ничего кроме призрачной надежды и мучительного ожидания.

    В рассказе долговязого учителя об истории двадцатилетней давности было все: далекая страна, война, смертельная опасность, предательство и благородство, герой и героиня на долю которых выпадают страшные испытания, не было только страсти и жаркого пьянящего чувства... Нет, если подумать, то роман из этой истории не получился бы.

    - Пан Барток, а роман... Извините, там, в ящике комода, я заглянул. Это пани Даничевой сочинение? - прежде чем попрощаться, как-то неожиданно для самого себя спросил Горачек. - Очень, знаете ли, впечатляет. Скажите, а в издательство или в литературный журнал она свою рукопись не отправляла?

    - Роман? - приятель Зои не сразу нашелся с ответом. - Она ведь романом это никогда не называла. И читать не давала, не то что бы... но я несколько страниц прочел. Странное произведение. Говорила, что писала что-то вроде дневника. Может быть, она так говорила в шутку? И, конечно, нет, публиковать рукопись она не стала бы.

    Вечер был еще не слишком поздним, а Клуб, в котором Филипп Гоштейн проводил время за карточной игрой, располагался почти по пути к дому и наделе оказался вполне приличным рестораном "У Мартинца". Эстрада у дальней стены пустовала, только оркестр тянул и надрывал мелодию все еще модного танго звуками рояля, саксофона и трубы с сурдиной. На часах было уже начало девятого.

    - Свободных столиков у нас, увы, не имеется, - заявил Горачеку субъект, наряженный во фрачную пару. Рыжеватые волосы щёголя, зачесанные назад, бриолиново лоснились, а нос выглядел слишком острым. - Возможно... - продолжить франт не успел.

    - Это ничего, - бросил ему комиссар сквозь аккорды и махнул рукой в сторону бара.

    У стойки, заказав себе черный кофе "совсем без сахара" и рюмочку коньяку, Горачек еще раз оглядел пространство: два десятка столиков, эстрада, площадка с несколькими танцующими парами в центре. Видимо, отдельные кабинеты находились... хм, черт его знает, во всяком случае, никаких дверей или портьер в мягком полумраке, притаившемся по краям зала, заметно не было.