- Думаешь, задушили?

    - Да, вернее всего, подушкой.

    - Та-ак, - Горачек не удержался и почесал в затылке. Ежик волос на его голове уже совсем поседел, но все еще стойко удерживал занимаемые позиции, совсем как в молодости, лишь слегка поредев на макушке.

    - Следов никаких, - нахмурив брови, предупредил невысказанный вопрос комиссара Шеер.

    - И что же с подозреваемыми? Ближайший круг знакомых? Вероятные мотивы? Что-то же есть?

    - Есть свидетель, - не стал отпираться инспектор, - пани Элишка Полакова, ты ее уже видел, она работала экономкой у Гоштейна. Не только экономкой, правильнее будет назвать ее управляющей. Она уже двадцать... да как бы и не тридцать лет служит в этом доме. Еще до войны она поступила горничной к хозяйке, жене Адама Гоштейна. То ли в семнадцатом, то ли в восемнадцатом хозяйка умерла. Когда через год Гоштейн вернулся домой здесь его встретили только пани Полакова и сын, кажется, мальчишке тогда было не больше десяти.

    - Я так понимаю, это ты мне рассказываешь к тому, что у этой почтенной дамы навряд ли найдется мотив для убийства, так?

    - Можно и так сказать, только добавлю, что в ночь убийства больше никого в квартире не было, то есть никто не был замечен. Со слов экономки, картина выглядит следующим образом: около половины двенадцатого ночи... Нет, прежде скажу, что пани Полакова владеет собственной квартирой, весь остальной дом принадлежал покойному. Гоштейн сам оформил дарственную на квартиру сразу после возвращения с фронта. Эта квартира соединена с апартаментами хозяина дома, и большую часть времени пани Полакова проводила здесь, следя за порядком и помогая больному старику. На ночь же она уходила к себе, однако всегда оставляла дверь между своей и хозяйской квартирой открытой. В ту ночь, как я говорил, в половине двенадцатого ей что-то такое послышалось. По ее утверждению, она встала с постели, накинула халат, ну что там еще, может быть, волосы поправила и через пять минут была в спальне у Гоштейна, - инспектор кивнул на дверь, ведущую из кабинета прямо к месту преступления. - К ее приходу хозяин был уже мертв. Она в этом совершенно уверена, потому что первым делом попыталась нащупать пульс, а после услышать сердцебиение. Бесполезно.

    - И что тогда?

    - Пани Полакова, сразу позвонила сыну Гоштейна, Филиппу. Он по вторникам всегда играет в карты в клубе, это где-то на Водичковой улице. Рассказала ему о случившемся, и он пообещал сразу же приехать. Потом она позвонила доктору Шимеку, тот тоже сказал, что скоро будет. Доктор успел добраться минут на пять раньше Филиппа. Это нормально, у Шимека свой автомобиль, а Гоштейну младшему пришлось идти пешком. Доктор прибыл через сорок минут после телефонного звонка, то есть в четверть первого ночи и констатировал смерть Адама Гоштейна. Время смерти Шимек определил в промежутке от одиннадцати часов до полуночи, хотя мы знаем из показаний пани Полаковой, что в половине двенадцатого хозяин дома был уже, скорее всего, мертв.

    - Хорошо, а кто вызвал полицию?

    - Доктор и вызвал, когда обнаружил необычную для приступа астмы картину. Дальше при допросе пани Полакова вспомнила, что входная дверь была заперта лишь на защелку, а не на ключ, это когда она впускала в дом доктора. Замок входной двери не поврежден и даже не поцарапан, от отмычек ведь тоже остаются следы. Нет, дверь открывали только ключами. Потом уже утром, я допрашивал экономку еще раз, она подтвердила все слово в слово и рассказала, у кого еще были ключи от квартиры. Понятно, что круг подозреваемых намного шире, ключи можно украсть или сделать дубликаты... - Шеер не закончил фразу, сбитый с мысли трелью дверного звонка.

    На порог кабинета, словно на пьедестал ступил широкоплечий господин с выражением собственной значительности на лице. Филиппу Гоштейну следовало бы заседать в суде или играть благородных злодеев в кино, однако ни мантии, ни черной полумаски на нем не было. Неновый темно-серый костюм-тройка и в тон ему чуть полосатый галстук никак не сочетались с величественной линией его скул.

    - Здравствуйте, господа, - невыразительный сухой голос был более под стать костюму, нежели внешности.

    - Добрый день, господин Гоштейн, - поздоровался Шеер, а не представленный Горачек лишь вежливо наклонил голову. - Вы уж нас извините за бесцеремонность, но инструкция предписывает представителям следствия присутствовать при оглашении завещания, так что... - инспектор сделал неопределенный жест рукой.

    - Да, конечно, я понимаю, - голос Филиппа остался таким же заношенным и темно-серым.

    Нотариус, сухонький человечек, появился ровно в два часа по полудню. Юридическая процедура прошла буднично и даже как-то по-домашнему. Свидетели из жильцов дома и пани Полакова в их числе подтвердили достоверность подписей и факт того, что конверт с завещанием цел и запечатан. Человечек монотонно зачитал волю покойного. За исключением суммы в пятнадцать тысяч крон, предназначавшейся для пани Полаковой, находясь в здравом уме и твердой памяти, девятого февраля 1939 года Адам Гоштейн оставил все свое движимое и недвижимое имущество госпоже Зое Даничевой.

    Эффект от произнесенного имени вышел вполне театральный: Филипп дернул головой, как от пощечины и закусил губу, Шеер кивнул, словно соглашаясь с какими-то своими невеселыми мыслями, Горачек удивленно приподнял брови, экономка, пани Элишка Полакова, только прикрыла глаза, видимо, соглашаясь с волей своего покойного хозяина, какой бы эта воля ни была.

    Щуплый нотариус завершил свой монолог, поблагодарил и распрощался со свидетелями, убрал бумаги в портфель.

    - Господа, я так понимаю - вы из полиции? - теперь маленький человечек вполголоса обратился к Горачеку и Шееру, однако его слезящиеся глазки были обращены на последнего, видимо, в нем он безошибочно определил официальное лицо.

    - Вы правы, - инспектор убрал в карман, так и не понадобившиеся ему блокнот и карандаш, - из полиции, и у меня к вам будет два или три вопроса, если только ваша миссия уже завершена.

    - О-о, да, конечно, слушаю вас. И... если позволите, я, в свою очередь, тоже хотел бы справиться у вас о... - Нотариус пожевал губами, переложил портфель из одной руки в другую, согнутым пальцем правой, теперь освободившейся руки, потер переносицу...

    - Господа, - вступил в беседу Горачек, - скоро три часа, а я еще не обедал. Готов поспорить - вы тоже. Я прав? Я знаю здесь недалеко один погребок, где подают просто волшебную тушеную свинину с капустой. Прошу вас, не откажите мне в этой моей слабости, к тому же там нам и поговорить будет гораздо удобней.