Что-то изменилось, наверное, луна совсем скрылась за тучами, тени от света фонаря за окном стали резче. Правила беллетристики обязательно предписывают, чтобы в такой момент пламя горящей свечи дрогнуло, а то и вовсе погасло. На столе посреди комнаты нет никакой свечи, и одинокую лампочку под потолком в бумажном абажуре Тома не зажигал. Зато по коже у полицейского, как положено, по спине, отчетливо и торопливо пробегают мурашки, когда девушка... Девушка! Застывший, хорошо хоть не с открытым ртом, сержант не может ее описать, все эпитеты смешались в его голове, он смотрит в широко распахнутые глаза и больше ничего не видит вокруг. Гостья, кажется, тоже удивлена.
Чувствуя себя полным идиотом, Беноа заставляет неуклюжего, ошарашенного типа, в которого сам только что превратился, отвести взгляд от поразительных глаз девушки. Сержант смотрит сквозь стекло на окна салона предсказаний мадам Захиры. В темных окнах провидицы не сверкает и не пляшет огоньком объектив кинопроектора. Это не кино. Да и не бывает в кино у актрис таких глаз.
- Здравствуйте, - охрипшим чужим голосом говорит Тома. Он разговаривает с привидением! Или это сон? Девушка улыбается и кивает ему. Боже, какой он осел! Как она может здравствовать? Беноа чувствует, что уши его отчаянно краснеют.
- Вы только не пугайтесь. Вы здесь случайно оказались? Да? А где Гастон? Вы его друг? Ой! - это полупрозрачная гостья замечает на стуле китель и фуражку Беноа.
- Мадемуазель, мне очень жаль. Если вы позволите... - теперь полицейскому ко всему прочему предстоит рассказать девушке о смерти художника. Вместо "художника" чуть не сказал "ее приятеля", но стоит ли делать такие выводы, основываясь только лишь на одном уже покрытым пылью портрете, стоящем у стены? Путанный и бессвязный вихрь из мыслей и чувств проносится у сержанта... Где? В душе, в голове, в сознании? Разве это важно? Мне ровным счетом ничего не стоит с пунктуальностью любительского "кодака" отобразить эти самые чувства и мысли, тем более что все они написаны у Тома на лице крупными буквами. Можно рассказать и о том, как молодые люди сперва смущаются, судорожно подбирая слова, потом осторожно выспрашивают друг друга, исподволь с интересом рассматривая собеседника, а еще через какое-то время уже болтают о...
Однако следует помнить, что мы взялись перенести эту историю на бумагу. И не стоит забывать, что кроме нас с вами этот рассказ может прочесть кто-нибудь из начальства мсье Беноа, тот же инспектор Бланшар. Или, скажем, некая Николь узнает из этих строк о ночных приключениях своего... Нет, Николь, предпочитает длинные слезливые романы, на этот коротенький рассказ она внимания не обратит. Значит, только Бланшар. Ну, ему, в крайнем случае, можно все объяснить как невероятное совпадение, и то, что Мари, эта удивительная девушка из сна сержанта... Действительно, быть может, это только сон? Определенно, сон и больше ничего! Так и следует записать в официальных бумагах.
Сержант знает: это был не сон, но как можно знать такое наверняка? Можно. Если в шкафу у Гастона, на полке среди пустых винных бутылок, баночек с засохшими красками, среди истерзанных старых кистей и ветоши лежит непочатая коробка снотворного, о которой рассказала девушка. Если коробка там, тогда и Мари - никакой не сон. Тома пока не спешит проверить запасы покойного художника. Глупо говорить о реальности и существенности привидений. Вот и не говорите, примите как есть присутствие полупрозрачной и очень милой девушки в доме номер четырнадцать. А если в шкафу нет коробки с вероналом? Нет, Беноа исходит из того, что она там, на этом строятся все его соображения. И нет, не только на этом, еще на том, что жильцы дома знают о Мари. Даже маленькая скрипачка знает и, несомненно, видела привидение... Привидение - неприятное слово, так на профессиональном языке только мадам Шульц называет новую знакомую Тома, для других же она - Мари. И вот еще что интересно, о существовании другого призрака, а именно духа Рудольфа Шульца, Мари ничего не знает и уверяет, что того попросту нет и никогда не было. Странно. Хотя если подумать, Беноа все еще трудно поверить в то, что ночная собеседница не привиделась ему во сне, но если все же поверить, то почему-бы где-то здесь не обретаться еще какому-нибудь подобному существу? Собственно, о старом Шульце Тома слышал только от самой мадам Шульц и, конечно, от жены учителя мертвой словесности.
Теперь нужно раскрыть перед читателем, хотя бы в общих чертах, часть ночной беседы мсье Беноа с его новой приятельницей, вот только не знаю как убедить Тома в совершенной необходимости такого шага. Конечно, нужно пообещать ему, что мы будем предельно тактичны, во всяком случае, постараемся.
Предполагалось, что Мари повесилась четыре года назад в этой самой комнате, пардон, это не мои слова, прежде всего это следует из рассказа мадам Обри. Эта история выглядела совсем иначе, со слов девушки.
Да, ровно четыре года назад, в ноябре, когда Мари возвращалась с работы вечером, где-то после пяти, под каким-то малозначительным предлогом мсье Шульц позволил себе последовать вслед за ней. Его жены дома не было, этим и воспользовался уже довольно пожилой и слегка выпивший домовладелец, когда решил бесцеремонно навязаться в любовники к свой соседке. Дошло до того, что нестерпимый кавалер стал распускать руки. Мари пришлось довольно сильно ударить его коленом в пах. Как только сумел разогнуться, извергая проклятия и угрозы, Шульц убрался прочь. К сожалению, этим все не закончилось.
Чрез два дня, так же вечером, Мари вернулась домой, вошла в квартиру и когда обернулась, чтобы закрыть за собою дверь, почувствовала, как кто-то сзади накинул ей на шею веревку. Это было последнее воспоминание сохранившееся у девушки "при жизни". Позднее ее нашли "повесившейся" на бельевом шнуре в своей квартирке под крышей. Никаких улик и подозреваемых полиция не обнаружила, и в силу неясности возможного мотива для убийства смерть Мари посчитали самоубийством.
Мари думала, да и сейчас думает, что ее задушил оскорбленный Рудольф Шульц. Потом, когда уже вероятность разоблачения миновала, убийца не смог вынести мук совести и... Слова о "муках совести", как вы понимаете, принадлежат Мари, я бы выразился иначе, но вряд ли короче и приличнее.
О художнике ночная гостья... да, пожалуй что, и не гостья, скорее это Тома заявился к ней домой без приглашения. О Гастоне Мари говорила неохотно, хотя ничего скрывать от полицейского не стала. Мсье Маршанд сперва понравился ей, даже очень. Что-то в нем было. В его искусстве девушка не разбиралась, но ей Гастон казался ярким и талантливым человеком, которому чуть-чуть не достает удачи и решительности. О том, что художнику почти удалось написать портрет Мари вы уже знаете. Казалось бы все складывалось очень удачно, но девушке стало известно о визитах Гастона к мадам Обри, а потом выяснилось, что и скрипачку с первого этажа художник тоже не обошел своим вниманием. Ревность? Ну что вы! Как это возможно? И все же, Мари хотела объясниться с обманщиком, а Гастон испугался, завел привычку с вечера принимать снотворное, чтобы избегать встреч и, наверное, будь у него деньги, даже переехал бы на другую квартиру. А теперь... Теперь Мари жаль, что он умер.
