Мелкий холодный дождь сыплется откуда-то сверху из серой непроглядной мглы пространства, стекает с крыш домов и зонтов прохожих, наполняет лужи и пропитывает собой самую непромокаемую одежду и обувь. Отвратительно! Отвратительно, когда рассказ начинается такой фразой, но Тома Беноа тут совершенно не при чем. То есть, конечно, при чем, он ведь герой этого рассказа, и он смотрит, как маленькие частые и торопливые капли сливаются в ручейки на ветровом стекле полицейской машины. Он думает, как славно было бы сейчас сидеть в душном, прокуренном кабинете управления и копаться в позапрошлогодних отчетах в поисках сведений о каком-нибудь Диего Караско, сутенере и торговце краденными часами. Сержант Беноа может предаваться своим мечтам минуты три-четыре, потому что машина уже свернула на улицу д'Омбраже, а номер четырнадцать, судя по всему, находится еще в нескольких кварталах. Три, и даже четыре минуты - это совсем немного, и мысли Тома омрачаются предчувствием будущих слов инспектора: "Какого черта, где вас носит, сержант! Мало того, что я сделал за вас всю работу, так еще из-за вашей нерасторопности теперь опаздываю с докладом к комиссару". Отвратительно.
Все, шофер, долговязый усатый Марсель, нажимает на тормоз, и автомобиль останавливается. Под номером четырнадцать обнаруживается трехэтажный дом, вросший низким цоколем глубоко в тротуар. Дом этот явно довоенной постройки с облупившейся штукатуркой и вывеской у дверей: "Ремонт вашей обуви, быстро и недорого". Сержанту приходится распахнуть дверцу автомобиля и исполнить цирковой номер, чтобы миновать лужу, как всегда оказавшуюся у самого порога. Уже в подъезде наш герой через стекло двери с намалеванной белой краской дамской туфелькой, встречается взглядом с пожилым лысым человеком в кожаном фартуке. Тот равнодушно кивает полицейскому на лестницу, ведущую куда-то в едва освещенную высоту предполагаемых этажей. На последнем из них из комнаты слышны голоса. Нет, один голос. Через минуту этот же голос хрипловатым баритоном обращается уже к Тома: "Какого черта, где вас носит, сержант! Мало того..."
Теперь, когда инспектор уехал, Тома начинает замечать предметы окружающего мира. Среди этих предметов, слава богу, трупа уже нет, его забрали. Зато здесь обнаруживается доктор из управления, седой бородатый старичок в круглых очках, своим красным носом и румяными щеками напоминающий сержанту Пера-Ноэля. Как зовут доктора, Тома не помнит и от того несколько смущается, не решаясь заговорить первым. Так и не представившись, может он думает, что молодой человек с шевроном сержанта знает всех судебных медиков округа по именам, доктор сам приходит на помощь Беноа. Не называя себя, Рождественский Дед щедро, как подарками из мешка, делится всей имеющейся у него информацией. Это очень кстати, потому что инспектор Бланшар только и заявил, что ему, мол, все ясно, и осталось дождаться результатов экспертизы. Мотивы? Мотивы - ерунда, у каждого может иметься десяток мотивов, а факты - вот они, и от них никуда не денешься. Таким образом, сержанту Беноа предстоит собрать необходимые... то есть всего лишь дополнительные сведения о подозреваемых и, вообще, обо всех жильцах дома. Так же на сержанта возлагается охрана места преступления и поиск возможных, опять же дополнительных улик по делу об убийстве Гастона Маршанда, двадцати восьми лет, художника, проживающе... проживавшего в доме по рю д'Омбраже 14, квартира 5.
Прекратив что-то записывать в большом блокноте, доктор продолжает говорить. Ему, однако, известно не слишком много. Он прибыл на место преступления уже после инспектора. О-о! Отпечатки пальцев имеются, в основном, конечно, они принадлежат покойному. Смерть констатировал другой врач, но он, Пер-Ноэль, с ним полностью согласен. Отравление барбитуратами. Казалось бы можно было предположить типичное самоубийство, но никакой записки, обычной для такого случая, найдено не было. В корзине для бумаг валялась пустая упаковка от порошков веронала, и сами бумажки, в которые заворачивают порошки, там тоже имелись в достаточном для летального исхода количестве. К тому же инспектор с помощью лупы обнаружил на двух таких бумажках из корзины нечто, заставившее его упаковать эти две обертки в отдельный конверт. Лично он, доктор, думает следующее: в двухграммовом порошке снотворного действующего вещества всего пара десятых грамма. Чтобы отправиться на тот свет, человеку нужно проглотить никак не меньше дюжины порошков, и то врач, пожалуй, не поручился бы за успех такого предприятия. Вместе с тем, препараты бывают разными, и если взять, например, амобарбитал, который можно приобрести у ветеринара, для того, чтобы усыпить свою любимую, но одряхлевшую собаку. Да-с, думаю, четырех граммов такого средства хватит с гарантией не только на собаку, но и на человека. Опять же заметить разницу в характерном воздействии препаратов, по прошествии некоторого времени, разумеется, не так-то просто.
- А двух граммов? - вставляет Тома, чтобы поддержать разговор.
- Что? - доктор не ожидает и не требует такой поддержки для своего монолога.
- Я хотел спросить, двух граммов, то есть одного порошка для человека не будет достаточно, чтобы?..
- Может быть, но без гарантии... Э-э...
Разговор постепенно сходит на нет, и доктор, собрав свой чемоданчик, оставляет Тома наедине с местом преступления.
Где-то, должно быть в соседней квартире, часы пробили пять раз. Дождь за окном остается прежним, но, кажется, кто-то приоткрыл диафрагму и сильно уменьшил экспозицию, отчего черно-белая картинка осенней улицы размылась и заметно потемнела. В доме напротив имеется всего два этажа, но высотой здание не уступает своему соседу под номером четырнадцать. Витрины первого этажа наглухо закрывают деревянные жалюзи, на вывеске над ними значится: "Элмар и Ко. Оптовая торговля бумажными товарами". На уровне второго этажа выделяется словно пропущенная через стекло светофильтра желто-красная надпись: "Предсказание судеб Мадам Захира". Кроме этой картины в комнате художника имеется и множество других. Но только эта выглядит законченной, в чем, конечно, нет никакой заслуги покойного мсье Маршанда. По всей комнате в беспорядке валяются карандашные наброски, неразборчивые этюды каких-то уличных пейзажей сложены неряшливой стопкой на столе, несколько портретов, пожалуй, чересчур авангардистских для понимания Тома стоят на подрамниках вдоль стен. Один из портретов... может и он несколько э... но, во всяком случае, эта картина уже явно близка к своему завершенному виду. На холсте девушка у окна в свете луны. Тома почему-то готов поклясться, что окно на картине и в реальности одно и то же. В нарисованном окне только луна и больше ничего, а в настоящем - только дождь, улицу и дом уже скрыли сумерки. Внизу хлопает дверь и чьи-то шаги тревожат скрипучую лестницу. Сержант не без основания предполагает, что домой вернулся кто-то из жильцов, но ведь возможно и такое, что это убийца несчастного художника поднимается по старым деревянным ступенькам. Как известно, убийцу всегда непреодолимо влечет на место преступления. Кто же это? Точно не лысый сапожник.
С сапожником, обитателем мастерской и небольшой квартирки в первом этаже, Тома уже успел переговорить, но тогда решил не вдаваться в подробности, а только выяснил, кто проживает в доме. Кроме сапожника, Филиппа Вида, на первом этаже, в другой квартире с окнами во двор, живет мадемуазель Элен Дерокле. Она студентка консерватории, и Тома почему-то сразу представил себе, как худая девица в очках по выходным сводит с ума страдающего от похмелья соседа звуками, извлекаемыми из кларнета. Хм, почему именно кларнет, а не пианино? Еще она работает продавщицей в модном магазине, где-то там, рядом с консерваторией, на другом берегу Сены.
