Почему?

Может, заехать ему ногой в пах, конопатая? Как-то чересчур банально получится. Тебе не кажется? Он проявил разнообразие, удивил… Сделал то, чего за два десятилетия супружеской жизни ни разу не осмелился… теперь очередь за тобой. Думай, конопатая, думай!

Красильников тем временем судорожно искал губами ее губы, держа мертвой хваткой за талию. Вот он, жирный минус стройных фигур! Будь она в три обхвата – ему вряд ли удалось бы ее так ловко стреножить!

Вику вдруг начал разбирать смех.

А ведь она такой и была! В детстве. В том самом, когда с пацанами по двору носилась. Ее не только конопатой звали. Еще и кексом, и ватрухой.

В другой жизни это было, что сейчас вспоминать!

Она представила, как бы употел доктор, пытаясь так же сцепить пальцы на ее коровьей талии, не похудей она в свое время! Он бы не дотянулся, схватил бы воздух, пустоту.

Ничего подобного бывший не ожидал. Готов был небось к сопротивлению, ругательствам, ударам в пах – к чему угодно, но не к этому гомерическому хохоту.

Возможно, сказалось нервное напряжение первой половины дня – изнутри поднялось что-то, ей не подвластное, и она… разразилась, отпустила тормоза, захохотала так, что Эдуард испугался и мигом расцепил свой «капкан».

Пытаться поцеловать в губы хохочущую женщину – все равно что вдергивать в игольное ушко корабельный канат.

Освободившись от его объятий, она… тотчас успокоилась, подошла к зеркалу, поправила прическу, юбку с блузкой, из сумки, лежавшей на тумбочке, достала косметичку, поправила макияж. Потом достала из шкафа халат и, надевая его на ходу, направилась к двери. Мельком взглянув на незадачливого насильника, отметила, как хищно вздуваются его ноздри.

– Хочешь сказать, умыла? – округлив глаза, с трудом переводя дыхание, прошипел бывший. – Обула?.. Выкрутилась?.. Обвела вокруг пальца?

– Причем – не какого-то, а вокруг этого! – она эффектно, словно поставив щелбан, выстрелила перед его носом средним, цвет маникюра на котором отличался от остальных.

Никогда раньше этого не делала – считала ниже своего достоинства, ненавидела этот жест. Теперь не сдержалась.

Как бы не пожалеть, конопатая! Жестоко, однако. Может, стоило уступить, покориться? От тебя бы не убыло. Он-то полгода наверняка ни с кем и никак. Хотя – кто его знает! Это теперь не твое, конопатая, дело!

Привычно здороваясь с коллегами в коридоре, она вдруг поймала себя на том, что еще не отошла от поединка с Эдуардом. До сих пор чувствует на пояснице его ладони, горячее дыхание на своем лице. Она несет это все на себе, как одежду.

Что это? Нервно-мышечная память? Генетический код? Приросла к нему, что называется, с мясом… Почти полгода прошло, а как будто вчера было. Или, может, тоска по остроте ощущений, недостаток… этого самого?

Перед дверью реанимации остановилась, достала из кармана маску.

Забыть и растереть! Не было ничего в ординаторской! Не было!

Обескровленная пискуша лежала под капельницей, веки были прикрыты, чуть подрагивали. Вике показалось, что за четыре часа с момента поступления синяки на лице пострадавшей соперницы приняли другой – более зеленоватый – оттенок. Возможно, виновато было освещение.

Приближение Вики прооперированная почувствовала, веки взлетели вверх.

– Вас только что кто-то пытался поцеловать, – без подготовки выдала надрывным шепотом избитая, безуспешно пытаясь улыбнуться. – Неужто Стасик? Он здесь? В больнице?

Не ожидавшая подобного вопроса доктор смутилась, не сразу нашлась, что ответить… кажется, даже залилась румянцем.

– Что, сквозь маску видно?

Выходит, конопатая, если не ты заехала в пах бывшему, то тебе заехали… и по-настоящему. Ведь только что за уши с того света девку выволокли, а какова! Учись, как надо!

– При чем тут маска? – продолжала надсадно шептать пискуша. – Мне кажется, я утром почувствовала ваше присутствие в квартире. Вы были в кладовке, верно? Стасик не чувствовал, а я…

– Почему же не убежала? Почему не остановила его?

По бескровному лицу пробежала снисходительная усмешка:

– Поздно было. Если заявилась в чужую квартиру с хахалем – какой смысл коней на переправе менять!

Вика быстро представила себя на ее месте и поежилась, так как между лопаток прокатился озноб. Про кладовку девушка знать никак не могла! Если бы она, Вика, ощутила чужое присутствие – ни за что бы в постель не легла с этим… Под любым предлогом смылась с глаз долой. Другое дело, что такого с ней никогда не случалось – не умела она видеть сквозь стены. Не дано!

– За что он тебя так?

– За то, что вы его застукали. Надо же было на ком-то злость сорвать. А под рукой только я. Во всем виноватая, крайняя… Не было бы меня, не было бы такого… как он выразился, засвета.

В реанимации, кроме них и анестезистки, больше никого не было. Вика взяла со стола историю болезни, пролистала.

– Ну, ну, продолжай… Евстолия, – с трудом разобрав почерк дежурной медсестры, Вика жестом показала, что слушает. – Вот, значит, как он это называет – засвет? Очень интересно. А мне он по-другому объяснял причину избиения… Совсем по-другому.

– Я знаю, – перебила ее пострадавшая соперница, хотя каждое слово ей давалось с трудом. – Я ваш разговор в отделении полиции очень хорошо представляю. Он наверняка говорил, что я попыталась… занять как бы всю… лодку, а вам не гожусь даже в подметки… За это якобы и избил… Потом наверняка умолял на коленях… Я права?

– А на самом деле ты этого не говорила? Про лодку.

– Мы про вас вообще не говорили. Он пытался начать, но я не поддерживала разговор. На душе и так было скверно, к чему все?!

Вика опустилась на стул рядом и медленно перевела взгляд с истории на избитую девушку.

– Евстолия, ты что, ясновидящая?

– Бабушка у меня была такой, а на меня лишь иногда что-то находит… В самый неподходящий момент. Когда не надо бы – тогда и вижу. И обычно то, чего не надо.

Вика перелистнула несколько страниц в истории и не нашла то, что искала. Не было ничего сказано о беременности и выкидыше, не было даже осмотра гинеколога.

– Как у тебя дела с месячными?

– Нормально. Неделю назад закончились.

Отложив в сторону историю, Вика автоматически посчитала у соперницы пульс, измерила давление. Потом улыбнулась и поднялась:

– Ладно, давай, поправляйся. Все не так уж плохо.

– Извините, Виктория… Юрьевна, – пострадавшая кое-как разобрала отчество на бейдже, – из-за меня у вас, кажется, сломалась личная жизнь. Я виновата… в ваших…

Вика жестом остановила ее мучительный поток извинений:

– Тебе нельзя много говорить. Отдыхай и поправляйся. Еще неизвестно, кто виноват в чьих проблемах. Не проспи я сегодня утром, не зайди в спальню в самый неподходящий момент – глядишь, и не попала бы ты сюда. Так что… мы обе хороши. Давай не будем. А что касается Стаса… Нет, это не он пытался меня поцеловать, он в полиции, а я на работе.

Евстолия собиралась ответить, но Вика приложила палец к ее губам.

Телефон бывшего оказался недоступен.

Она быстро шла по больничному коридору и негодовала: никогда ее так не обманывали. Бессовестно, низко, подло. Как он мог опуститься до такого! Ведь знал, что рано или поздно ложь раскроется.

У них самих скоро должен был появиться на свет внук, Эдичка прекрасно знал об этом! Невестка Оксана ходила на последнем месяце…

Дешевка! Что он выиграл? Чего добивался?

Хотя – понятно, чего.

Вика вдруг вспомнила душную обстановку кабинета Бор-щука, когда услышала по телефону слова Эдуарда о прерванной беременности Евстолии.

Так ярко представила, что в больничном коридоре ей стало не хватать воздуха. Она остановилась у окна, подробности в голове наплывали одна на другую.

В тот миг она люто возненавидела Стаса.

Бить ногой беременную в живот – немыслимо! В пылу ненависти не стала заходить напоследок в… этот… «обезьянник» – кажется, так называется зарешеченное помещение, куда Заривчацкого временно поместили. Хотя за минуту до этого хотела. А беременности не было! Эдичка соврал!