Я всё ещё слушаю их спустя десять лет.

Удивительные шпаргалки ты составляла. Книжки-дюймовочки с большим отважным сердцем. «Мини-учебнег», так называлась серия. Ловцы снов, дикие травы, фракталы, аметистовые кольца, неторопливая вдумчивая речь, охранение по Шкловскому, одно из немногих мест в Москве, где меня любят и ждут, зеленая лампа, дымомашина, умляут и тайны, которые ты имеешь право хранить обо мне.

И наше почти общее немецкое вино сорокалетней выдержки, которое пьют совсем другие женщины, невозможные для понимания сумасшедшими. Ты пишешь мне, когда я отчаиваюсь приехать в твой город, невзлюбивший меня с первого взгляда. От твоих сообщений сразу падают цены на билеты, а настроение поднимается.

Когда я смотрю, как ты мелко нарезаешь зелень и колдуешь с плитой, внутри рождается кот умиротворения.

Он живой и светится.

В 21:40 мой самолёт взлетает в воздух, а я – на воздух.

У нас с тобой есть блокнотик. Мне нужно было купить что-то по дому, и я захожу в магазин типа «Все по 37», и сразу же вижу: это – моё. Наше. Я пишу туда вещи, о которых известно только нам с тобой. Беру шариковые духи размером с мой палец, вывожу спирали на заднем белом листе. Туда вклеена карта, выдранная из старого атласа, на одной стороне – твой город, на другой – мой. Карта очень жизненная: нельзя одновременно смотреть на оба города, как и быть в обоих сразу. В первую встречу я прошу тебя написать что-нибудь мне на память. Ты открываешь блокнот в середине и пишешь поперёк, подписываешься псевдонимом. Согласно выдуманному мной в шутку психологическому тесту, где человек выберет себе место в блокноте, такое место он и хочет занять в твоей жизни. Один человек взял и расписался прямо на обложке, и был в моей жизни даже тогда, когда мне от него жизни уже не было.

В 21:42 я открываю наш блокнотик сзади. Спирали, нарисованные шариковыми духами, размылись, и на странице стало невозможно что-либо написать.

Читаю книжку, написанную одной актрисой о своей жизни. Можно умело украсть и изуродовать текст любого жанра, кроме дневников, писем и прочего эпистолярного дела. Эпистоляр – звучит почти как столяр: стругаешь, стругаешь, кругом опилки и древесная пыль, только ты еще и эпический, потому что стругаешь из собственной жизни, бумаги, обычной и электронной. И сыпятся мысли, снежинки, песчинки какие-то, мишура, искры из глаз, щепки от домов, в которых ты жил, а больше не будешь, пиксели, за которых двух небитых дают. Читаю книжку, и в ней ничего, кроме жизни, и сначала читаешь описание куклы, сестры или дома, а потом видишь на фотографиях позже. Они еще пахнут типографской краской.

Совсем необязательно быть серьезным официальным писателем, чтобы взять и написать такую вот книжку, ни к чему тебя не обязывающую.

Всё, что я помню о городе своего рождения – это то, что в нём нет абсолютно никаких достопримечательностей для восьмилетнего человека.

Помню, как у бабы Ани ели блины, пили и вечно беседовали про какую-то смерть, а я, значит, исследую какой-то сарай, огород, травинки разглядываю. У бабы Улиты я балуюсь: покуда они с моей бабушкой чаевничают и балакают на родном языке, я достаю пустую бутылку, привязываю ее за веревку к палке и колочу этим приспособлением с балкона в окно кухни, где они беседуют. Когда они прибегают наказать зачинщика безобразия, застают меня за чтением на диване. Идеальное преступление.

У бабы Али повеселее будет. Возить туда-сюда тачанку с землёй, собирать свежевылупившиеся огурцы, драть сорняки и колоть дрова, и получить за это первые в жизни настоящие 500 рублей: нехилые по тем временам деньги. Неплохо для восьми лет, а?

А ещё я качаюсь на качелях, и они полностью проворачиваются. Страшнее будет, только когда в этот город повезут гроб моей бабушки. Она называет меня чужим именем и просит принести ей мой дневник.

Я закончила школу несколько лет назад.

Если не считать выкуренную в восемь лет лечебную сигарету «Нирдош» от бронхита и в двенадцать лет первое знакомство с белым другом после выхлестанной бутылки шампанского целиком, моя школьная жизнь была чересчур праведной, чистой и нецелованной. Пару раз мама угощала меня светлым крымским пивом на берегу моря, просто дать попробовать, какое оно на вкус. В нашей семье совсем нет пьющих, кроме девятнадцатилетней меня, но это другая история.

Спустя пару лет после окончания школы мы с закадычной подругой школьных лет зашли проведать запах, от которого так желали избавиться. Средства для мытья посуды, отвратительных столовских котлет и мутного компота, потных шведских стенок и какой-то невыветриваемой ереси, которая в голове даже не задерживалась. Ступеньки, на которых была сломана не одна конечность, казались игрушечными. Потолки и стены жали неудобным комбинезоном. Мы вбежали в девочковый туалет на третьем этаже и долго, исступленно, жадно курили в нём, потому что мне очень и очень хотелось это сделать. Говорят, какие-то одиннадцатиклассники даже совокуплялись после уроков на выходе из школы.

В общем и целом, мне нравится моё отставание в асоциальном развитии.

Ты спрашиваешь, как у меня дела. Я пишу, что мне очень скучно сидеть на паре, и в доказательство присылаю унылый вид из окна университета. Напоминаю, что сестра заедет и передаст тебе посылку от меня.

Сестра смеётся в голос, и мы чуть было не подрезаем какой-то крутой джип. Ты хотел бы увидеть меня сейчас? Прямо сейчас? Я спрашиваю тебя об этом. Ты говоришь, что да, конечно, но до встречи ещё два долгих дня. Мы ждали дольше. Мы умеем ждать ещё дольше. Веришь ли ты, что два часа могут превратиться в две минуты? Возможно, отвечаешь ты.

Ехать в багажнике ну очень неудобно. Постоянно кажется, что сейчас сзади кто-то врежется и размажет тебя в лепешку. Сестра лихачит по ломаной окраинной дороге. Я молюсь неведомому дорожному богу и уже ни о чем не думаю.

– Посылка в багажнике, открывайте.

Ты поднимаешь крышку так нерешительно, будто уже готовишься увидеть там труп. Там лежу я и улыбаюсь тебе. Твоей вере в мои простые рукотворные чудеса.

– Можно тебя обнять?

– Нужно.

Твоя дочь – моя ровесница. Ты больше не спрашиваешь, как у меня дела. У меня всегда все хорошо, у тебя тоже.

У нас же нет общих дел. Зато ты веришь в то, что две минуты могут превратиться в два часа. Два месяца. Два года. Двадцать лет. Двадцать лет разницы между нами.

Хорошо было бы задохнуться тогда, в багажнике, а не сейчас.

Таксист просит у меня сигарету в дороге. Выходя из машины, я оставляю ему вторую, последнюю. Молодой кавказец, чрезвычайно вежливый и аккуратный, смотрит на меня так удивлённо, будто я даю ему по меньшей мере пачку банкнот.

Покупать небольшие вкусные шоколадки и дарить их каждому, кто понравится в тусовке, мне тоже нравится. Часами бродить по всевозможным магазинам, думая о людях, с которыми скоро увидишься, вспоминая их вскользь упомянутые мечты и интересы, и выбирая им то, что они хотят.