Чем быстрее были мои всё ещё некрепкие шаги по направлению к метро, чем пронзительнее ветер сдувал с моего лица паутину похмелья, чем мучительней и больнее становилось за бесцельно прожитый будущий день, в котором я и полезные дела никак не желали творить друг друга, тем яснее приходило ко мне осознание, что это в последний раз.

За это осознание надо выпить, верно?

Я поднимаю за каждого читателя хрустальный бокал свежевыжатого гранатового сердца.

Я люблю твоё отсутствие. Это не значит, что я не хочу тебя видеть или не люблю тебя.

Твоё Отсутствие – почти то же самое, что и ты. Звучит почти как «Ваше Величество», но только почти. Это пустое сиденье справа, гипотетическая вторая чашка чая или тарелка с едой – меня можно причислить к сумасшедшим, но не к ванилькам. Это адресат моего взгляда, который на обычном языке называется «взгляд в сторону, в небо, сквозь». Твоё Отсутствие бывает сильнее твоего же присутствия. Оно может прикоснуться ко мне в любую минуту, потому что состоит из воздуха и концентрированных мыслей. Оно – не образ, придуманный мной: как правило, подобные образы надуманны и от них за версту несет перфекционизмом. Здесь могло бы быть твоё резкое слово, неуклюжий жест, твоя проблема или грязный носок. Твоё Отсутствие не зарекается ни отчего вышеперечисленного. Можно ли назвать меня полигамным человеком, если я равновелико люблю твоё отсутствие и тебя?

Кому я изменяю, и изменяю ли?

Люби моё отсутствие, пожалуйста. Оно не принесёт тебе кофе в постель, но и не оставит тебя ни в чёрный час, ни в минуту славы. Но почему оно сегодня пришло ко мне и сказало, что ты никогда его не замечаешь?

Один человек сказал мне, что он не может переложить карандаш из одной руки в другую без моего последующего текста об этом.

Вскоре столь частотные посвящения адресату перестали сами. Так без предупреждения перестаёт дождь, ещё недавно взбивавший в лужах мыльные пузыри. Так бесконечная история укладывается спать в золотой завиток эпилога. Так выключается свет и наступает темнота. Это очень просто и не так страшно, как кажется. Гораздо проще и легче посвящать тексты нагретым камням, промокашкам, жукам-солдатикам, закатным отблескам, материнскому смеху и последнему вздоху: если им и не понравится посвящение, ты всё равно не поймёшь их язык.

Этот текст я посвящаю своей синей зажигалке, без участия которой он точно не был бы написан; девочке на остановке, с которой мы синхронно и долго не узнавали друг друга; единственному детскому секретику, сделанному мной во дворе в пять лет; и сотому читателю этой страницы.

Мне нравилась девочка из соседней группы исключительно благодаря рыбьим хвостикам в уголках её глаз.

У соседа по парте были рыбьи холодные глаза, что почему-то не мешало ему множить трёхзначные числа в уме, а также количество стихов одноклассниц о нём на задних страницах тетрадок. У загорелого коренного испанца вместо глаз был спелый крыжовник. Два года стоявший у моей станции инвалид видел только протянутой рукой: его глаза и лицо были обварены. Не дать ему хотя бы пять рублей было невозможно. У бабушки из метро были самые ласково-небесные глаза, какие мне доводилось видеть за всю жизнь. Никто так по-доброму мне ещё не улыбался. Моя стеснительность превысила желание сделать простой человеческий комплимент и, видимо, на том себя и исчерпала вовсе.

Я стою за кассой и вбиваю неправильную цену, потому что у клиентки в каждом глазу по два зрачка, перетекающие один в другой. С губ срывается вопрос: «А это у Вас линзы?»

– Нет, настоящие.

Всегда думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле.

Мы познакомились с тобой в поезде на одну школьную конференцию. Ты писала стихи, мнилась мне совершенно заоблачной, слегка манерной и при этом прекрасно простой. С тобой страшно было заговорить: казалось, ты вся состояла из собственных побед и энциклопедических знаний. Казалось, вылей на тебя ведро грязи, и тебе ничего не будет. На твоей страничке вконтакте все пользователи продолжают быть обманутыми твоим «да так, живу понемногу». Если бы они жили хотя бы вполовину так же «понемногу», как ты. Ты теперь занимаешь серьезную должность в серьезной компании, руководишь сложнейшими проектами, выглядишь на 14 и даже не пробовала курить. И даже умудряешься совмещать это с большой и сильной любовью. В моей голове вспыхивают две очень близкие друг к другу неоновые параллельные прямые куда-то в небо.

Тебя можно ненавидеть за твои похождения на сторону: мне известны они все до единого, пусть я не знаю имён и лиц. В игре про «успей сесть на стул прежде, чем его займут» ты либо сворачиваешься калачиком на всех сразу, либо падаешь на пол, а побеждённых всегда легче простить. Это не мешает тебе петь с честностью акына и манерами филармонии^ также любить города сильнее и дольше, чем женщин.

Мне кажется, некоторым маленьким городкам недостаёт подобной любви: ты любишь именно их. Когда ты будешь выступать на огромной сцене, я подарю тебе эдельвейс, невзирая на то, что ты – мужчина. Я подарю его музыке внутри тебя: женщины любят, когда им дарят цветы.

А тебя мне посчастливилось найти спустя пять лет поисков и случайных встреч, любовь моя. Может пройти минута или пять лет, разговор продолжится, как будто бы никогда не звучало даже «пока». Ты носишь кремовое пальто, начала курить со мной снова и опаздываешь так же блестяще, как отвечаешь потом на сессии. Только я помню ту девочку в голубой клетчатой ветровке и слишком больших очках, непрерывно говорящей со мной о Бродском, а мне так хотелось знать, кого ты любишь, потому что он должен был быть достоин тебя. Теперь с тобой именно такой человек. Твои строки сохранились в альманахе детского литературного конкурсам котором ты одержала неуверенную победу. Я до сих пор перечитываю их вслух первому попавшемуся под голос человеку, когда мне тебя не хватает. Невозможно было не поцеловать тебя на том пьяном чьём-то дне то ли рождения, а то ли смерти. Твои волосы всегда пахнут весной и сухими страницами, что бы это ни значило.

Я думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле, и рано или поздно они начинают соответствовать тому, что я думаю.

Когда изобретут принтер, подключающийся напрямую к памяти, я покажу вам вас, смеющихся, до невозможности родных и бессмертных, моими глазами.

Ты состоишь из двадцати курительных трубок, которые для меня пока ещё совершенно одинаковы. С каждой нашей будущей ночью любви я научусь различать их все.

Когда ты куришь, тебя нужно фотографировать на зеркалку и сразу же посылать в модельные журналы. Ты готовишь. Я мою посуду. Ты можешь мыть посуду, а я готовить. От перестановки слагаемых изменится только тональность мурчания твоего кота, под которого, кажется, подобран весь интерьер твоего дома. Со спины нас можно посчитать близнецами. Наши волосы одинаковой длины, наши кольца почти одинаковы: мы помолвлены с искусством и не видим смысла об этом лгать.

Ты знаешь два непонятных языка. На моём ещё никому не удавалось изъясняться с такой лёгкостью. А ведь в нём нет ни одного правила.