Бессмертный ощущает, как перед глазами все в самом прямом смысле плывет, внутри ни то что взрыв, или буря — почти что невозможно сказать что, нежность на грани уничтожения, размаривающая и поглощающая, терпкая и горькая, прокалывающая все его существо насквозь клинком на одной стороне лезвия которого отрава, а на другом-противоядие. Он во многом интуитивным жестом притягивает руку Ивана к себе, вгрызаясь клыками в тонкую кожу на запястье, ощущая как от вкуса крови, разливающейся во рту туман в голове, проясняется.
— Ты совсем не умеешь обладать, — тяжело дыша, всматриваясь в потолок произносит Кощей, отпуская юношеское запястье и жадно облизывая губы, — только любить.
«И любить так, что моей темной сущности буквально становится дурно от этого», — мысленно усмехается Бессмертный, поворачивая голову в сторону Ивана, — «Самый сладкий яд на земле…».
Тот морщится, растирая запястье, укус на котором уже начинает зарастать, и уже собирается начать возмущаться столь внезапной атаке, но натолкнувшись на аметистовый взгляд, лишь улыбается кончиком губ.
— Не вполне понимаю, это комплимент или претензия, — тихо фыркнув, произносит он, поворачиваясь на бок и всматриваясь в разморенное, на грани изнеможённого лицо супруга.
— Это констатация факта, свет мой — со вздохом произносит Кощей, укладывая руку на шею юноши и втягивая его в свое объятье, касаясь темени поцелуем, — И как тебе по итогу?
— Хм…необычно, непривычно, весьма будоражит, — с улыбкой протягивает Иван, поднимая голову и мягко прикусывая подбородок Бессмертного, — Тебе-то самому понравилось? Или в этом смысле я совсем бездарный любовник? Боюсь, что быть грубоватым и жестким у меня вряд ли выйдет, это все же твой конек…
Бессмертный едва заметно усмехается, проводя когтем по щеке, доходя до уголка губ и проводя по мягкой, алой плоти едва ощутимым касанием: «Что ж, если ты со своей нежной безжалостностью будешь вытворять подобное всякий раз, оказавшись сверху, едва ли тебе светит частая смена позиций».
Едва ли он может вместить свои ощущение в «понравилось» или «не понравилось», «хорошо» или «плохо, и даже «приятно» или «так себе».
Это что-то куда большее, теплые, осторожные и чуткие руки коснулись не сколько тела, сколько самой души, обняв ее полностью, проникнув в глубины, к темной и холодной сердцевине, обжигая и опаляя ее. И это явно не то, с чем он готов встречаться часто, как нырок на самое дно, на котором грудь сдавливает, кажется, что вот-вот умрешь, потому что невозможно вздохнуть, паникуешь, задыхаешься, в бессилии пропуская в легкие воду, и лишь за мгновение до гибели понимаешь, что только так и можно выжить, что только тем ты и живешь, на самом-то деле.
— Знаешь, Вань, — спустя продолжительную паузу произносит Кощей, обхватывая голову юноши и целуя лоб, — Я бы уничтожил половину этого мира ради тебя. Я бы уничтожил весь, если бы было нужно, и не сомневался бы ни секунды.
Иван на мгновенье теряется, но почти сразу алые губы расходятся в тихой и глубокой улыбке.
— Я тоже люблю тебя, — тихо отвечает он, смыкая объятье и касаясь кончиком носа шеи, зарываясь в темные волосы.
И пусть его чувства говорят на ином языке, в совсем других выражениях — но с каждым днем он все глубже понимает тот, на котором звучат признания тьмы.
