«Буду потом внукам хвастаться», — подумала я, и, раскрыв тетрадь, уселась за столом поудобнее.

Дневник оказался не моим. А той самой тетрадкой, узнать о судьбе которой давеча заходил, весьма обеспокоенный, Соль. Всего в ней и сходства-то с моим дневником было, что размер одинаков.

Настроенная по-прежнему благодушно, я уже более тщательно пошарила в сумке. Моего дневника не было. Начиная подозревать, что впопыхах попросту перепутала, я все же не поленилась и поискала среди других своих вещей. Но моего дневника, будто Соль его сглазил, нигде не оказалось. Впервые за одиннадцать лет со мной случился такой казус.

От расстройства я даже спать перехотела. Все-таки привычка — великая сила. Особенно в случае, когда ее нельзя удовлетворить.

«Ничего, куплю новую тетрадь в столице», — попыталась утешить себя я. Но все же досадно было очень. Так, что захотелось в отместку — Солю, кому же еще, — начеркать что-нибудь в его, так некстати подвернувшейся под руку, тетради.

«И чем оно ему так дорого, это старье?» — подумала я, с негодованием перелистывая к началу. Сказать по правде, я заглядывала в загадочный дневник всего во второй раз. Первый состоялся шесть дней назад, потом произошло много всякого, и думать над содержимым ветхой тетрадки у меня не осталось ни времени, ни сил. Я о ней начисто забыла, и вспомнила только теперь благодаря Солю и собственной рассеянности.

Кипя возмущением, я вперилась в рисунки и подписи к ним. Так, так, что тут у нас? Ну и закорючки, помилуйте благие боги! Как он и писал-то их, неведомый автор, под лупой, что ли?..

Четверть часа спустя я вызвала проводницу и поинтересовалась, нет ли у нее увеличительного стекла. Таковое в загашнике нашлось. Спустя стражу я, душераздирающе зевая, потребовала круто заваренного зеленого чая и продолжила продираться сквозь дебри мелких архаичных знаков. Через стражу с половиной, когда поезд вошел в первый в моей жизни тоннель, я, не обращая на это внимания, пыталась сообразить, что же мне с полученным знанием делать. Ответ напрашивался сам собой, и я, вооружившись смелостью и чужим дневником, отправилась в гости к Солю.

Его купе находилось по соседству с моим, поскольку формально я являлась единственной его подчиненной. Вообще-то Солю по статусу полагался отдельный вагон, но он попросту не был предусмотрен в этом поезде, ведь, согласно первоначальной задумке, Лучезарный дон намеревался путешествовать в одиночку. Времени ждать, когда прицепят и оборудуют еще один вагон, у аристократов не было: и без того по милости Соля дон Август вынужден был нарушить график объезда императорских земель и спешно возвратиться в столицу. Поэтому внебрачный сын Божественного был помещен в том же вагоне, в котором ехала сопровождавшая Лучезарного дона свита. Соль был весьма недоволен этим фактом, но выбора не было и ему пришлось смириться.

Прижимая к груди ветхую тетрадь, я деликатно постучала в дверь купе и негромко сказала:

— Светлейший домин, не соблаговолите ли уделить внимание вашей негодной сопровождающей Коре?

Не успела я договорить, как дверь отворилась, и Соль посторонился, пропуская меня внутрь.

— Что стряслось? — начал он и округлил глаза, заметив тетрадь. Затем, без слов, закрыл дверь и запер ее на защелку. Жестом указал мне на место на диване у окна, и сам сел напротив, облокотившись на стол.

— А сказала, что в общежитии оставила, — сухим голосом заметил он.

Я сглотнула.

— Я в спешке взяла не ту тетрадь, — сказала я. — И я… прочитала…

Соль вздохнул.

— По тебе заметно. Вместо того, чтобы вернуть хозяину, да?

— Но разве ты не хотел, чтоб я ее прочла? — спросила я, и снова сглотнула.

Он, внимательно оглядев меня, повернулся и дернул за вызывающий проводницу шнурок.

— Допустим. Но было бы лучше, если бы ты не брала ее с собой.

— Так это… правда, что в ней написано?

Раздался вежливый стук, Соль открыл дверь и купе озарилось дежурной улыбкой проводницы.

— Будь добра, принеси чайник тонизирующего чая, — заказал ей Соль.

Она поклонилась и исчезла.

В молчании мы дожидались ее возвращения. К чаю она принесла вазу с мелкими желейными сладостями, молочник и сахарницу.

— Освежись, — Соль налил в чашку чай и подвинул мне. — Разговор займет некоторое время.

Я прихлебнула горячий напиток, моргая усталыми от бессонной ночи глазами.

— Спасибо, я в порядке, — отодвинув чашку, я решительно взглянула на него. — И готова выслушать объяснения.

Он оперся подбородком на ладонь и сказал:

— Вообще-то, это Инга настояла, чтоб ты поехала. Брать тебя с собой в планы не входило.

Я удивилась, но промолчала. Я предполагала, что он будет ходить вокруг да около. Но отступать все равно не собиралась.

— Но скоро все так или иначе решится, — он криво усмехнулся. — И ты, наверное, имеешь право знать. Что ж, внимай, коли не шутишь. — И, отвернувшись к окну, негромким голосом принялся рассказывать.

Я слушала, боясь пропустить хоть слово. Иногда листала тетрадь, чтобы найти рисунок, подтверждающий его слова. Его история была длиннее, полнее, чем пояснения, которые содержала тетрадь. И она, эта история, меняла все, что мне было прежде известно о личности сидящего напротив аристократа. Являлась ли она правдой? Я надеялась, что в конце концов Соль даст мне ответ на этот вопрос. И очень хотела, чтобы он сказал нет.

«Мир, в который он попал, был болен и не подозревал об этом. На Пангее, исполинском жилом континенте, простирались, сливаясь друг с другом, четыре огромных города-государства, в них кипела белковая и механическая жизнь. Электрические автомобили, скоростные поезда, вертолеты, похожие на стрекоз, и могучие самолеты. Благодаря пересадке органов или замене их на искусственные, медицине удалось удлинить человеческую жизнь. Изобилие генно-модифицированных продуктов дало возможность забыть о том, что такое голод. Исследования в области создания искусственного интеллекта позволили конструировать самообучающихся роботов, пусть и стоили такие модели баснословно дорого. И все же достижения науки не шли ни в какое сравнение с теми невероятными способностями, какими обладали туземцы, жившие в резервациях на окраинах цивилизованного мира.

Среди ученых — философов, историков, антропологов и биологов, — не утихали споры о том, подпадают ли туземцы под определение «человек разумный» в строгом смысле этого слова. Аборигены жили замкнуто, применяли примитивные орудия труда и существовали преимущественно за счет охоты и собирательства. Селились в пещерах, землянках или хижинах, в зависимости от условий окружающей среды. Деревянные жилища почти не строили, домашний скот не разводили, земледелие у них было развито слабо, а промышленности не существовало вовсе. И причина всему этому была одна: туземцы являлись человекоподобными существами лишь наполовину, поскольку обладали способностью перекидываться в животных. Туземные племена жили в разных частях планеты, и члены каждого отдельного племени превращались в распространенных в их местности животных: в лесах и степях средней полосы в волков, лошадей и оленей, в песках в верблюдов и ящериц, на севере в полярных медведей.

Хотя пределы подходящего им ареала аборигены, как правило, не покидали, пользовались они различными диалектами одного и того же языка, не имевшего ни малейшего сходства с языками цивилизованных народов. Аборигены умели управлять погодой, их шаманы и шаманки регулировали плодородие почвы и следили за тем, чтобы экологический баланс в подконтрольном им регионе не нарушался. Были у них и собственные человекоподобные божества, у каждого племени свое, и их наличие вызывало жгучий интерес у цивилизованных народов, поскольку эти существа имели материальное воплощение, обладали разумом и бессмертием. Полвека бились ученые над разгадкой тайны туземных божеств, но аборигены, обычно легко идущие на контакт, в этом случае сотрудничать категорически не желали. Так продолжалось до тех пор, пока, наконец, исследователям первобытной культуры не удалось проникнуть на так называемые Заповедные острова, расположенные в океане Панталласа, к востоку от Пангеи. Аборигены почитали их священной землей, и долгое время не соглашались впускать туда посторонних, но тридцать лет назад запрет был, наконец, нарушен. Это случилось как раз тогда, когда ученое сообщество, а вслед за ним и мировая общественность пришли к мысли о том, что туземцы все же не люди, а некая разновидность человекоподобных животных. Подтверждением этой гипотезы служил, например, тот факт, что ни одно из примитивных племен не оказало в свое время сопротивления колонизаторам из числа цивилизованных людей, вторгавшихся на принадлежавшую туземцам территорию.