— Уходим? — с облегчением спросила его я, но он покачал головой.

— В подсобку, — сказал он, указывая на деревянное строение в глубине дворика, и попытался подтолкнуть меня в бок.

Я извернулась, сумев избежать его прикосновения.

— С ума сошел! — воскликнула я. — Мало того, что ты принял от этого какую-то вещь, так теперь хочешь, чтобы мы вошли в их логово?!

— Ты можешь никуда не входить, — спокойно парировал смесок.

Я не нашлась с ответом, только, рассерженно сопя, уставилась на него. А Соль повернулся и, подбрасывая на ладони связку ключей, как ни в чем не бывало зашагал к подсобке. Против воли я последовала за ним. Я была в смятении и пыталась припомнить, были ли в истории случаи, когда послушнице моего ранга доводилось иметь дело с живыми плебеями. Ничего такого я, разумеется, припомнить не смогла, зато отчетливо представила себе другое: длинное-длинное судебное разбирательство на коллегии, где жрицы-наставницы расспрашивают меня, по какой причине я нарушила запрет на прикосновение к нечистым. А потом — в лучшем случае трехнедельный пост, запрет покидать стены храма и участвовать в увеселительных мероприятиях и, может быть, полгода искупительных работ при кладбище. И за все это время никто и пальцем не посмеет до меня дотронуться.

«Сможет ли донна очистить меня от этого?» — с тоской думала я, глядя, как смесок спокойно, можно даже сказать, привычно открывает потускневший амбарный замок на хлипкой дверце строения.

Соль шагнул внутрь и придержал для меня дверь. Глядя, как я колеблюсь, сказал с нотками недовольства:

— Входи.

— Не могу, — отвечала я.

— Скверны боишься? — он презрительно скривил рот. — Но ведь никто тебя не видит.

Я оглянулась через плечо. До нас и впрямь никому не было дела: мусорщики усердно трудились, других человеческих существ поблизости не наблюдалось, а черно-белый кот, сидевший под пальмой, был увлечен неосторожным голубем, подошедшим к нему слишком близко.

— Не в этом дело… — обозрев окрестности, начала объяснять я, но Соль высунул из полумрака подсобки руку, ухватил меня за запястье и дернул к себе. Я споткнулась, упала на него, дощатая дверь с треском захлопнулась за спиной. Я принялась колотить спутника по груди кулаками, он, скривившись, удержал меня за руки.

— Негодяй! — воскликнула я и попыталась вырваться. Он отпустил меня и отступил на шаг, упершись спиной в полки с ведрами и щетками. Сказал спокойно, покачивая головой, словно строгий учитель на неуспевающего ученика:

— Рассматривай это как принуждение. Ты осквернилась не по доброй воле, а потому что тебя заставили. Разве это не смягчающее обстоятельство?

Я задумчиво поглядела на него, постепенно остывая. Теоретически он прав, но…

— Как я докажу, что ты меня заставил? — с подковыркой спросила я. — Ведь по всем бумагам ты — вампир.

Соль снял темные очки, завел глаза и вздохнул.

— Неужели так необходимо кому-то что-то доказывать? Разве недостаточно рассказать обо всем твоей дорогой госпоже Инге, или как там ее у вас величают? — и сделать, как велит она, а? — и он уставился на меня с кислым видом.

Я задумалась, следя за тем, чтобы не коснуться невзначай чего-нибудь в мерзкой тесной комнатушке. Это было почти невозможно, но я старалась. Не стоит усугублять и без того немалый грех.

— Считаешь, донна очистит меня? — спросила, наконец, я, пока Соль убирал очки в рюкзак.

— Без понятия, — отозвался он. — Ей решать, нет?

Я, затосковав, кивнула.

Мы постояли в молчании. Вскоре я устала и почувствовала сонливость, как-никак, я не спала всю ночь.

— И долго мы будем здесь околачиваться? — спросила я. — Ты ведь, кажется, намеревался попасть в пригород? Кстати, как ты собирался это сделать?

Соль не ответил. Я постояла еще, вдыхая пыльный воздух кладовки, переступила с ноги на ногу. Открыла было рот для очередного вопроса и услышала грохот тачки, приближающейся к нам. Я замерла, глядя на Соля во все глаза. Однако плебеи входить в подсобку не спешили. Они что-то делали там, снаружи, переговариваясь на своем зверском наречии. Кажется, обсуждали любовные похождения одного из них.

Потом раздался топот деревянных сандалий по брусчатке и дверь распахнулась.

— Добур (давай), — сказал с рокотом глава мусорщиков и протянул к нам руку.

Я отшатнулась от него, наткнулась на Соля, он крепко прижал меня к себе, не давая двинуться, и взял с полки холщовый мешок для сжигаемого мусора. Иногда в таких мешках, я видела, к нам в отделение приносили трупы.

— Новый и чистый, — пророкотал артельный на имперском языке, принимая мешок. — Благородной госпоже придется впору.

— Что еще за?.. — начала я, но Соль, сделав больно, вывернул мне руки за спину и принялся вязать их позаимствованной с другой полки веревкой. — Ты чего? — возмутилась я, и пнула его по коленке, но он даже не охнул. Я набрала в легкие воздуха, собираясь закричать, но не успела (да и стыдно мне было поднимать шум), смесок сунул мне в рот кляп. Завязал его на затылке, а его подельник, старый плебей, расправил тем временем мешок. Я выпучила глаза, замычала, глядя, как его распахнутая горловина надвигается на меня. Мусорщик ловко накинул мешок мне на голову, спустил до колен и перетянул сверху веревкой. С трудом удерживая равновесие, мыча и брыкаясь, я ощутила, как кто-то вяжет мне лодыжки. Наконец, все было кончено, меня прислонили к стене и принялись шуршать и переговариваться.

Загрохотала тачка, все ближе и ближе, звук замер у двери каморки. Один из мусорщиков ухнул и поставил на землю что-то тяжелое. Меня приподняли над землей, закутывая во второй мешок и ноги, обвязали его под коленями и, подхватив за плечи и голени, потащили куда-то. Даже сквозь пыльную мешковину я ощутила острый и влажный яблочный запах отходов, которым пропитались внутренности бочки, куда похитители затолкали меня, хоть и я кочевряжилась.

Тут же мне пришлось потесниться, потому что бочку со мной разделил кто-то еще. Я пихнула соседа плечом, он шикнул: «Уймись!», и я узнала голос Соля. Немного утешившись, что он в одном со мной положении, я услышала, как сверху скрипит дерево: вероятно, плебеи закрывали крышку. Бочка качнулась и, потеряв равновесие, я с удовольствием наступила Солю на ногу. Он обхватил меня за талию, поставил прямо и прижал к себе, лишив возможности толкаться. Я клокотала от злости и мечтала исцарапать смеску все лицо, но вскоре тачка задвигалась, подпрыгивая на ухабах, и я поневоле прониклась к нему благодарностью за то, что он меня поддерживает. Коря себя за эту благодарность, я все же старалась прижаться к нему в поисках опоры, и постепенно приноровилась к путешествию, несмотря на неудобную позу, вонь и негодование.

Я даже умудрилась задремать, сбивчивым, неровным сном, в который вторгались новые, теперь уже в иной плоскости, колебания бочки, возмущенное кряхтение плебеев и чудовищный механический скрежет. «Железная дорога, — пришла в полудреме мысль. — Мы едем куда-то по железной дороге». Во сне мне казалось, что мы держим путь во владения Паторна; еще бы, учитывая мое молочное имя и окружающий нас запах. Леденящий ужас безысходности объял меня и, содрогнувшись, я проснулась.

Бочка стояла неподвижно, и Соль, крепко сжимавший меня за талию, расслабил хватку.

«Жива?» — холодно поинтересовался он, и я кивнула укутанной в мешок головой.

Он пошевелился, отталкивая меня, сверху раздался деревянный скрип и зазвучали грубые голоса плебеев. Соль завозился. Вдруг он совершил резкое движение, и пропал. Я замычала, в панике тычась в стенки тесной бочки. Внезапно меня схватили за мешковину сверху, защемив в кулаке и волосы, и с силой потянули наверх. Я принялась брыкаться, мыча теперь уже от боли, из глаз посыпались искры. Новые бесцеремонные руки ухватили меня за подмышки и выдернули из бочки прочь. Меня поставили на землю, и тут же все мешки и веревки, стягивающие руки и ноги, были поспешно сняты. От кляпа я, гневно фыркая, избавилась сама.

В лицо мне бросились солнце и пыльный ветер. Я заморгала на свет, слезящимися глазами обвела знакомцев-плебеев во главе с артельным. Они стояли на широкой платформе дрезины, плотно уставленной бочками, и глядели на Соля. Я тоже уставилась на него и заметила, что у ног его, как и у моих, лежит мешок.