– Садись, Стёпка. Проводим старый год, что ли. Наливай.

– Эээ…А можно?

Козодоев робко взял бутылку, неуверенно посмотрел на Ягу. Налил, осторожно понюхал коньяк.

– Сегодня можно, – ведьма подняла бокал. – За что пить будем, Степушка?

Оба, не сговариваясь, повернули головы в сторону спящей Лизки. В комнате стало теплее, сами собой замигали огоньки на елке.

Домовик застыл в дверях с подносом.

– Хозяйка, горячее подавать?

– Неси, и давай к нам подсаживайся.

Никифор поставил на стол жаркое, оправил пояс, степенно поклонился Яге. Хоть и помнил ее девчонкой сопливой, а ведьма завсегда главнее нелюдя будет. На два мира живёт, две стороны связывает…

Бутылка опустела.

– Не думай, что выучить ведьму легко! – заявила Ядвига, откидываясь на стуле.

– Да я, ничего такого, – слегка заплетающимся

языком начал отнекиваться банкир, но Яга хмуро зыркнула, и слова сами застряли в горле.

– Первую свою ученицу я нашла ооочень давно. Мне тогда не больше полтинника было. Ни опыта, ни мозгов…

В комнате потемнело, в тусклом свете лицо Яги изменилось. Заострился нос, под блеснувшими зелёным огнём глазами залегли тени.

Тикали старые часы, мурлыкала рядом Мурза, с улицы доносились музыка и смех. Старая ведьма тяжело поднялась, подошла к окну.

Козодоев снова хотел что-то брякнуть. Но домовой его опередил, глянул строго, приложив палец к губам.

– Она родилась в захолустье, – откровенничала Яга. – Грязь, убожество и беспросветная нищета. Лет к семи родные замечать стали… всякое. Сперва хотели по-тихому прикопать в лесочке, но потом испугались. Шутка ли – ведьму рядом с хатами убить. В монастырь отвели. Рассказали все как есть. Дескать, девка – ведьма, отродье дьявола. Построже с ней. Построже…

Ядвига прикрыла глаза, вспоминая…

***********

Снег заметал дороги. Роскошный экипаж, запряженный четверкой вороных, въехал во двор монастырской гостиницы. Оружный пан в высокой меховой шапке вышел из кареты, разминая затекшие от долгой езды ноги. Помог выйти своей спутнице. К позднему гостю спешил с фонарем привратник.

– Казимир, что мы забыли в этой дыре!?

Укутанная в меха женщина насторожено оглядывала двор, темную громаду монастыря, крепостную стену, ворота…

– Ядвига, душа моя, не сердись. Кони устали, метель начинается. Переночуем, а завтра по-светлому поедем дальше. К вечеру будем дома. Здешняя настоятельница – родственница моей матушки.

Он обнял красавицу, нежно поцеловал в замерзшую щеку. Ночью Ядвиге не спалось. И виной тому не храпящий рядом мужчина и не холод покоев, который не могли разогнать принесенные второпях жаровни. Отзвук запаха, тоскливо звенящая тишина, эхо умирающей силы… Она закрыла глаза и ПОСМОТРЕЛА. Где-то рядом умирала одаренная. В ледяной келье на старой истлевшей соломе…

Ядвига бесшумно оделась, остановилась у самой двери, обернулась на спящего. Хорош, мерзавец! Ничего, найдет ещё заможный пан себе невесту.

Глухой ночью из монастыря вышли двое. Наутро старый привратник напрочь забыл, как открывал ворота, и знать не знал, кому отдал теплый овчинный тулуп. Снег засыпал следы беглянок. Мать-настоятельница отчитывала взрослого племянника. Он не мог поверить, что все так обернулось. Как?! Его Ядвига, его кралечка – похитила из святой обители заблудшую душу. И сама, возможно…Только – тсс!

Уже через три месяца ясновельможный пан сыграл пышную свадьбу, и старался не вспоминать, с КЕМ однажды свела его судьба.

************

– Я увела ее в лес. Сперва она не понимала, где находится, от сытной еды теряла сознание, спала или сидела, как дикий зверек, забившись в угол. Одни молитвы знай, бубнила. Сколько я в нее силы влила! Да все без толку. Как вода в песок. Они ее сломали, Стёпка. Сломали! Столько лет жила впроголодь, спала урывками. Бесконечные молитвы и непосильная работа. Но это не самое страшное. Монашки внушили, что она проклята, что в ней грех, тьма, и легион бесов. И только постом и молитвой можно душу спасти. Я нашла больную девчушку с потухшими глазами, шрамами на спине и плечах. Она не поднимала головы, почти не говорила, имени не помнила… Твари!

Как ее вытащить, придумал леший. Не кривись, Козодоев. Когда Мара окрепла и смогла ходить, он стал брать её в лес. В истинный Лес. Попервах недалеко, а потом все глубже на ТУ сторону заводить стал. Назад на руках тащил. И – дело пошло. Сила по капле возвращалась. Лес ее принял, и она его слышать стала. Как-то прихожу, а Мара сидит на пороге и оленёнка на руках баюкает. Охотники важенку убили. Вот зверек и прибился. Начала моя девочка оживать. Земля с ней щедро силой делилась, лесные духи ее, как меня, слушались. Дикие твари, и те к ней ластились. Всех она лечила, кормила, жалела. Однажды на моей поляне мелкий упырек объявился, я его шуганула, а доченька меня стыдить начала:

– Негоже, матушка, убогого гнать. Он не виноват, что таким уродился. Я его третий день выхаживаю.

– Зачем? – спрашиваю. – Его, небось, мужики на вилы подняли, или поп крестом припечатал, вот упырь и мается. Кого ты на ноги ставишь?! Он же скот ворует, а то и ребенка утянуть может. Лешаки это отродье испокон веков за гранью удержать пытаются. А ты жалеешь!

Сколько я ее в лесу держала – не помню уже. Опекала, боялась к людям отпускать. Только Мара сама к ним отправилась. Девка тропы открывать научилась, что ты счета в банке. Вначале она по хуторам и деревням ходила. Раны заговаривала, детей и скотину исцеляла, роды принимала. Потом в больших городах появляться стала. Вот тогда я и заподозрила неладное. Не видела девочка ничего, кроме боли и страданий. И выносить их не могла. Только тогда радовалась, когда помочь могла кому-то.

– А разве это плохо? Ну, типа, всем помогать. Хотя…– Козодоев почесал в затылке.

– Она считала себя виноватой. Понимаешь? Перед всеми. Она не людей спасала, а себя. Хотела искупить грехи. Я не смогла выбить из нее то, что ей монахи внушили. А потом было уже поздно.

Она умерла в чумном городе, стараясь остановить смерть. Я пыталась ее увести, но Мара словно обезумела. Ходила по улицам в рясе, вливая силу в людей, облегчая мучения. Все без толку – народу слегло слишком много. Сотни, а она одна. В какой-то момент девочка просто упала как подкошенная на мостовую, и – все!

Яга устало опустилась в кресло.

– Наливай, Степка, помянем мою старшенькую.

Они долго сидели в тишине гостиной. Мигали огоньки на ёлке. Стрелки на старых часах ползли к полуночи.

– Новый год, – тихо сказал Козодоев. – Лизка салют хотела посмотреть.

Он осторожно погладил внучку по макушке. Девочка открыла глаза, потянулась.

– Салют, – шепотом напомнил дедушка.

Малышка выпуталась из одеяла и подбежала к окну.

Салют был роскошным. Небо над поселком загоралось разноцветными сполохами, расцветало причудливыми цветами, осыпалось золотой и серебряной пылью. Ядвига стояла у окна и грустно улыбалась. Прошлое ушло, растворилось в воспоминаниях. Будущее зыбко и непонятно. Но, блин, как говорит Степка, а когда оно было другим?

.

Катенька

.

– Бабушка Яга, смотри, кораблик!!! Белый, как мое мороженое!

Лизка носилась по террасе с парочкой таких же шалопаев. Ядвига сидела за столиком уличного кафе, наслаждаясь весенним теплом, ласковыми лучами солнца и … счастьем? Да, пожалуй, счастьем. Она любила этот Город. Любила давно и взаимно. Она видела его разным: умирающим от голода и утопающим в роскоши, озлобленным и благодушным, жестоким к собственным детям и трепетно заботливым к ним же. Хищный Город! Опасный! Стоящий на древних холмах. Не прощающий ошибок и слабостей, не верящий слезам…

По Москве-реке шел теплоход. На палубе толпились туристы, звучала музыка, играли и смеялись дети. Лиза подбежала, порывисто обняла старую ведьму.