— Смею вас уверить, что вы ошибаетесь! Нет никакой русской нации, а соответственно — не может быть ни русофобов, ни русофилов. Есть порабощенные трудящиеся и поработители — феодалы и капиталисты. Нации — буржуазная выдумка и будет отменена, как только мы уничтожим эксплуататоров, и восторжествует мировая пролетарская революция.

— И вы туда же?

— Что “и я”?

— Вы и ваши соратники, товарищ Ганецкий, не принадлежите к классу рабочих даже с натяжкой. Следовательно, когда восторжествует пролетарская революция, вы тоже подлежите утилизации!

— Не передёргивайте!

— Ничуть! Это вы закрываете глаза на опыт Великой французской революции, на последовательное уничтожение революционеров своими же соратниками. А теперь помножьте это на особенности русского бунта, бессмысленного и беспощадного.

— Мы учли печальный опыт санкюлотов, — буркнул Ганецкий, — поэтому никаких русских или французских бунтов не будет. По планете, отбрасывая затхлое прошлое, очистительным огнём прокатится Великая мировая революция, сметая эксплуататорские классы и отправляя в забвение сам термин “угнетение”!

— Браво! Прекрасно! — Распутин хлопнул ладонью по коленке и неожиданно легко поднялся с инвалидной коляски. — Ну и слава Богу! Предлагаю не ждать и сметать немедленно понемногу уже сейчас. Вы ведь лично согласны участвовать в ликвидации эксплуататоров, поэтому легко сможете вспомнить сначала фамилии подкупленных вами чиновников и суть сделки с ними, а потом названия банков и конкретных банкиров, осуществляющих столь значительные вливания в революционную деятельность, что перегреваются даже привычные каналы обналичивания и транспортировки валюты. Что их, сатрапов, жалеть-то?

— Больше ничего не хотите? — презрительно скривился революционер, сжав кулаки так, что ногти больно врезались в ладони.

— Больше? — притворно задумался Распутин, — пожалуй, хочу. Мне требуются пароли для управления анонимными банковскими счетами, открытыми для вас Олафом Ашбергом. Вам-то они больше не пригодятся, ведь Мировая революция уничтожит деньги, не так ли? А если нет денег, зачем же счета, тем более анонимные?

— Не знаю никаких счетов, — взвизгнул революционер.

— Не беда, напомню, — Распутин уже стоял, опершись на стол, и нависал над Ганецким, как грозовая туча над вишнёвым садом. — Вам знакомы эти номера?

Тонкая полоска бумаги легла перед Якубом, как приговор суда. Конечно же, он знал все эти цифры наизусть. Но в нем проснулась злость обладателя сокровищ, аккуратно отщипываемых от революционных потоков и кропотливо собираемых всю сознательную жизнь для того, чтобы на старости лет пожить “для себя” где-нибудь в райской альпийской тиши или на Лазурном побережье, вдали от всей этой бестолковой суеты, демократических и республиканских движений. Правая рука революционера метнулась к тяжелому пресс-папье, но застыла на полдороге и рванулась обратно к левой, которую пронзила острая невыносимая боль. Ганецкий обнаружил тонкий, как стилет, нож для вскрытия почты, торчащий из кисти, намертво скрепивший её со столешницей. А еще через долю секунды в революционном мозге раздался колокольный звон, и Якуб рухнул обратно в кресло, вереща, словно порося у корыта.

— Ничего не скажу! Ни слова больше от меня не услышите! Хоть на куски режьте!

— Да? — Распутин на секунду остановил процесс приматывания революционера к креслу, — вы уверены? Вас когда-нибудь резали на куски? Поверьте, есть порог, за которым люди говорят всё. Но лично для вас и товарищей я приготовил совершенно другую программу и не буду причинять вам боль.

Распутин выложил из своего саквояжа медицинский пенал и бережно достал оттуда шприц.

— Скополамин! Великолепное обезболивающее, широко используется в анестезиологии, хирургии и других медицинских направлениях. Название происходит от пасленового растения Scopolia, её ещё называют белладонна, такие веселые белые цветочки-колокольчики… Видели когда-нибудь? Да это неважно. Что-нибудь знаете об этом препарате? Нет? Не беда — расскажу… Дело было ещё до войны. В американском штате Техас акушер Роберт Хаус принимал роды на дому и ввел роженице скополамин, широко используемый, как обезболивающее средство. Доктор попросил отца принести домашние весы, чтобы определить вес ребëнка. Муж долго искал их, но не смог найти. Когда он в раздражении крикнул — «где же эти чëртовы весы», женщина чётко ответила: «они в кухне, на гвозде за картиной». Доктор был поражён. Роженица была в состоянии прострации, она ещë не понимала, что у неё уже родился ребëнок, но дала четкий, правильный ответ на поставленный вопрос. Удивительно, правда?

Балагуря, Распутин привычными движениями примотал руки революционера к ручкам кресла, задрал рукав рубашки и затянул петлю выше локтя.

— Скополамин блокирует в головном мозге нейромедиаторы, отвечающие за доставку информации, связанной с краткосрочной памятью, — продолжил он, глядя прямо в расширившиеся от ужаса зрачки Фюрстенберга-Ганецкого, — поэтому пациент не помнит, что с ним было после ввода препарата. Он становится непривычно разговорчивым, испытывает непреодолимую потребность излить душу, выговориться, но при этом забывает, что с ним происходило в течение последних нескольких часов, не может себя контролировать, становится послушным рабом чужой воли и иногда совершает даже противозаконные действия. Представляете? Одним словом, чрезвычайно полезная вещь. Ну что, товарищ, полетаем?…

— А может быть можно было по-другому? Как-то это непривычно… жестоко…

Анна передёрнула плечами, словно ей за шиворот попала льдинка. Распутин взял в свою ладонь прохладные тонкие пальцы, прикоснулся губами к запястью.

— Не вижу ничего жестокого в амнезии. Наоборот — это самый гуманный из всех вариантов. Альтернативой была их ликвидация, а так — полежат, полечатся, может быть что-то и вспомнят со временем. Гипноз не всемогущ. Поймите, моя королева, это не люди, а функции с вложенным в их головы текстом, пустыми глазами, ненавистью к окружающей среде и страстью к разрушению, как единственной движущей силе. Это позже поймут их соратники и, разобравшись, не задумываясь, поставят к стенке.

— Когда?

— Радека и Ганецкого должны будут расстрелять в 1937. Воровскому повезёт умереть своей смертью на десять лет раньше…. Ближайшие пару лет они проведут в психлечебнице, но в результате останутся живы и, надеюсь, умрут своей смертью от старости, а не от пули вчерашних единомышленников…

Распутин запрокинул голову к небу и закрыл глаза. Снег падал на лицо и таял, пощипывая кожу, скатываясь мелкими капельками по щекам. Он вытер перчаткой лицо и церемонно поклонился.

— А вас, сударыня, я приглашаю в Королевскую оперу. К сожалению, в шведских театрах много эстетической золотой резьбы, только темперамента маловато — не так, как у славян. В искусстве должно выразиться всё величие души. Гармоничная стихия — вот искусство. Германцы и французы играют больше нервами, славяне — кровью, самой жизнью. Русский часто одним оттенком тембра голоса может создать рай или всё сокрушить. После русского театра скандинавский кажется постным, как последняя неделя перед Пасхой. Но на безрыбье…

— И на кого мы идём?

— На Улофа Ашберга, главу стокгольмского «Ниа Банкен». Он — представитель Федеральной Резервной Системы в Швеции и главный кошелёк революции в России. Женат на местной приме Анне-Луизе и не пропускает ни одной премьеры. У нас появился необходимый материал для разговора с ним. Какое же всё-таки прекрасное изобретение — портативный фонограф, правда?

— Расскажи про Ашберга подробнее, а то за частоколом дат и сумм я так и не разглядела их автора.

— Охотно. Ашберг не представлял из себя ничего интересного и не выделялся из общей серой массы заурядных коммерсантов, пока не открыл свой банк, не имея вообще никакого специального образования и банковского опыта, что удивительно, не правда ли? Но это только начало!

Распутин повернулся к Анне, убедившись, что она его внимательно слушает.