Из беседы Д. Гранина с О. Мартыненко
(Московские новости, май 2006 г.)
«2008 год, Санкт-Петербург, у нас на Петроградской стороне вместо рынка, вместо обычных продуктовых магазинов открылись: «Полушка», «Пятерочка», «Копейка», «Находка» — магазины, где якобы все подешевле, но продукты если не просроченные, то вот-вот. Но главное, привлечь хотя бы названиями — для вас, бедняков. Не замечают унизительности. Пусть подешевле, ради бога, одни пошикарнее, другие люкс, а эти скромнее, со скидкой, но зачем подчеркивать, полушка — меньше монеты не бывает, нищим такую уже не подают, это дно жизни. Приучают, и смирились, большего мы не достойны, нам «полушка», четыре на копейку. Хоть бы назвали по-другому, не «Пятерочка», а «На пять», «Пятерка»…
Будь я моложе, я бы стал изучать связь русского языка с историей, как изменялось слово в зависимости от событий, от того, что происходило в России. У каждого слова своя история, свое происхождение. Этим занята семантика, но есть или должна быть еще наука о взаимодействии слова и страны. Вот та же сеть магазинов «Полушка». В 90-х годах XX века такие названия были невозможны, не было такого расслоения общества на богатых и бедных. К 2005–2008 годам оно произошло, и лавочники извлекли забытое слово «полушка» как рекламу для бедняков. Общество перестало стесняться, бедные, вот для вас магазинчики — тесные, грязные, дешевые — налетайте. В супермаркеты ехать надо на машине, а «полушки» в спецунивермагах не нуждаются».
Д. Гранин. Всё было не совсем так
«Я принес на помойку мусор. У контейнера стояли два мешка. Возле них валялись книги. Я заглянул в мешки. Они были набиты книгами. Новенькими и старыми. Там было собрание сочинений Гладкова. В синих переплетах — Новиков-Прибой. Страницы слиплись. Попробовал листать. Видно было, что книгу никогда не читали. Так они простояли десятки лет. Кажется, этот писатель писал что-то морское. У Гладкова я читал роман «Цемент». Наверно, про строителей. Или завод? Когда-то известный автор.
Мужик из соседнего дома швырнул свой мусор в зеленую пасть контейнера.
— Книги стали выбрасывать. Новенькие, — сказал он.
Мы разговорились. Он тоже потихоньку избавлялся от книг. Зачем они? У него есть интернет, вполне заменяет, даже словари. Букинисты старье не покупают. Да и где они, букинисты, в нашем районе? Я не мог ему подсказать. Действительно, букинистов не стало. Личные библиотеки исчезают. Какой смысл приобретать, собирать редкости, если редкость перестала быть редкостью. Любую редкость можно скачать за несколько минут. В цвете, с картинками. Любое собрание сочинений умещается в крохотном чипе. У меня три полки занимает энциклопедия Брокгауза и Ефрона, 80 томов. Интернет ее обесценил. Не надо больше ставить лестницу, лезть к полкам, искать том, искать там слово, отщелкал несколько кнопок — и через три секунды экран моего компьютера заполнен.
Книги тихо покидают нашу жизнь. Освобождают книжные шкафы. В квартирах, в библиотеках. А Министерство культуры вообще обрадовалось. Министерство, очевидно, вполне устраивает блестящая идея — стоит постепенно закрывать библиотеки в поселках, малых городах. Сразу как гора с плеч, сколько жалоб на низкие зарплаты, на бедность, на скудное пополнение новой литературой. Уговорили. И началось избавление. Пошло успешно, никакое другое решение так гладко не выполнялось. Культура в России была подвижницей только при царе».
Д. Гранин. Человек не отсюда
«Зная, что я неплохо разбираюсь в поэзии, Даниил Александрович неожиданно предложил мне выступить с чтением стихов в знаменитой «Бродячей собаке», недавно восстановленном литературном кафе Серебряного века. Я, конечно, отбивался как мог, но от него было не так просто отбиться — он настоял на своем и сидел рядом все время, пока я читал. Он любил стихи — особенно Пушкина, Лермонтова, Блока. Из современников — Давида Самойлова, хоть однажды и поссорился с ним в Доме литераторов. Как он рассказал мне, они разошлись во мнениях по какому-то вопросу, Самойлов стал грубить, проявил агрессивность и дело чуть не дошло до рукоприкладства. Но в итоге всё кончилось мирно, и они остались хорошими знакомыми».
Из воспоминаний В. П. Лукина
«Что особенно запомнилось, так это купания в озере Красавица. С нами были тогда Гранин, академик Лихачев, скульптор Ястребенецкий. Там при озере две достопримечательности: дюна, высокая, золотым песком ниспадающая к воде, и туалет типа сортир — его, чтобы не губить поляну, соорудили писатели, живущие в Комарове. Судьба его многострадальна. Туристы-дикари время от времени разбирали на костер для шашлыка, местная интеллигенция возводила вновь, наконец обшили жестью. Узнал я это от Гранина, с кем столкнулся у входа, если так можно сказать, туалета. Я разглядывал похабные надписи на его дверях. «Да, — произнес я, — вот приметы культурной столицы». Писателя, вижу, покоробило. Помолчав, говорит: «Не вырубишь топором… Но вглядись — здесь между похабенью кое-что есть. Смотри: партия, дай порулить… далее приписка — заведешь в болото. Кумарин-барин… приписка: ночной директор… приписка: бандит. Собчак — пижон-Питер пропит… Страна дураков… приписка: еще каких… Ваучер в жопу… приписка: не лезет…» Писатель далее мне и говорит: «Вдумайтесь, где здесь правда, что истина. Перед нами Будка гласности». Потом нам обоим стало неловко за этот неуместный разговор. Отводили глаза…»
Из письма автору его школьного друга, художника
Рубена Хаджибагиянца (август 1995 г.)
«Дорогой Даниил Александрович!
Ночью вернулся из Петербурга, а сейчас, утром, сел за стол, чтобы написать Вам письмо, даже, пожалуй, исповедь, и, прежде всего, выразить признательность за все, чем одарили меня не только и не столько Университет профсоюзов, дав мантию и оказав честь, сколько — Вы…
Всю обратную дорогу листал и перечитывал Вашу книгу с чудесным названием «Интелегенды». Вот уж неологизм, заостренный до уровня иглы, колющей в самую душу. Легенд много, смысла мало! А я еще люблю фразу из старого фильма, но фразу вечную: «Говорителей много, делателей мало!»
Дорогой Даниил Александрович, и зачем же я все это Вам именно пишу? Да только затем, что мне хочется и Вас в ответ хоть малость ободрить тоже. Вы на 5 лет моложе моей мамы, и на 10 — отца, которых нет, и я испытываю к Вам, хотя сам далеко не молод, какое-то необъяснимое сыновнее чувство. Вы о себе и своем поколении сказали очень многое своими книгами. Может, Вам кажется — все сказали. Но одного не сказали просто по природе вещей, наверное. Вы были — и есть — поколением, вынесшим войну, и поколением, шедшим перед нами. Понимаете? Это, конечно, всегда так: одно, старшее племя, живет впереди младшего, понятное дело. Но — вы были нашей защитой, мы прожили — и живем — за вашими спинами, если хотите, но коли новые генерации это не очень сознают, отдаваясь этой самой природе вещей, то мое племя, наше поколение — детей войны — буквально физически это на себе ощутило.
Вы — перед нами. Вы нас защитили физически и духовно, а это-то посложней. Словом — вы впереди, и мы долгое время выглядывали из-за ваших спин и вы нас прикрывали, вот что я хочу заметить.
Однако если говорить о поколении, вы давно-давно нуждаетесь в особом к себе отношении, в любви особого порядка, однако этого не происходит. Глубокая историческая ошибка, что во главе страны в свое время не стал кто-нибудь из поколения детей войны, из тех, кто «за вами», из тех, что смог бы истинно, без фальши и «социальных проектов» обеспечить всерьез жизнь тех, кто жил и выжил. Перескок через поколение чреват. Формально такие — Горбачев и Ельцин — были, но головки у них слишком малы оказались, не о том и не так они думали и не про то пеклись. А теперешние, пусть и образованные, но не сердечные, может и обученные работать, да не чувствовать, принимать решения — но не страдать, — от этих я чудес не жду.
