Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Башня придавала по крайней мере облик, — говорил Фомин, — а универмаги — они всюду. Ты, Степаныч, не фырчи, ты хоть и мэр, а не в состоянии создать физиономию городу. Ты своим стандартом только уничтожать можешь. Да я тебя не виню. Известно, тебе не разрешают. Но ты тоже пойми, что при стандарте Лыкову не угнаться за новыми городами. Был Лыков на всю Россию один. Цветные открытки выпускали с видами. Теперь он — рядовой райцентр. Таких сотни. Теперь ты открытки выпустить не можешь, на этих открытках изображать-то нечего».

Д. Гранин. Картина

«По мере приближения к финалу усиливаются драматические краски в изображении Лосева. Есть здесь немалая правда: мы чувствуем, как устал Лосев, чего стоила ему борьба. Именно в свете этого и надо воспринимать отказ его идти на высокую должность в область: нервные, моральные издержки столь велики, что и одержанная победа не смогла их пока что искупить. И вместе с тем последние страницы романа отмечены некоторой искусственностью Впечатление такое, что драматичность подчас нагнетается — возможно, и как некий «противовес» простому, в общем-то, исходу лыковской эпопеи (дело в конечном счете решает своевременная и справедливая статья в центральной прессе). И уже явная, по-моему, искусственность есть в заключительной главе, по существу, эпилоге. Судьба героя окружена здесь атмосферой странной недоговоренности. Лосев бесследно исчез из города, имя его забыто, никто, похоже, не знает и знать не хочет, что сделал он для Лыкова.

Впрочем, автор «Картины» оставляет, кажется, нам некоторые надежды «Полагаю, что он вернется. Потому что обстоятельства именно такого человека потребуют!» Примечательно, однако, от кого исходит это пророчество — от Матвея, местного философа, а проще говоря забулдыги. Больше о Лосеве говорить в городе некому.

И потом что значит — «потребуют»? Отчего будущее время? Обстоятельства требуют, настоятельно требуют Сергея Лосева. Дел для него невпроворот».

М. Синельников. Человек не со стороны
(Литературная газета. 1980. 2 апреля)

«— Дядя Матвей, тут товарищ интересуется Лосевым, вы знали его?

Матвей привстал, осмотрел их разомлевшими светлыми глазами.

— Про Сергея Степановича?

— Они из Москвы, реставраторы.

— Реставрировать — это у нас могут, — сказал Матвей. — Делать не умеют, а реставрировать могут. Было б что.

— Диоген, — сказал реставратор. — Главный философ города!

Матвей зевнул, прислонился к стенке.

— Обиделся? Хоть ты и реставратор, но не имеешь подхода. Нетерпелив. Я про Лосева все могу. У нас с ним сколько разных дискуссий было. Он меня признавал. Самостоятельный был начальник.

— Что же с ним стало? — спросил Бадин.

— Человек из легенды! Вот он кто! От своей должности добровольно отказался. Повышение ему предлагали. Не принял. Такую власть давали — не взял!

— Это почему?

— То-то и оно! Значит, произошел у него переворот событий. А если все взвесить — загадка. Задуматься надо бы, да некому.

— А теперь где он?

— Филиал строил. Потом уехал. Исчез с поля зрения. Но я полагаю, что он вернется.

— Почему же?

Матвей прищурился на солнце и сказал с загадочностью:

— Ситуация жизни потребует такой личности!»

Д. Гранин. Картина

«В процессе работы над романом «Картина», начиная Поливанова как человека догматичного, ограниченного, человека, который предъявлял самые что ни на есть вульгарные требования к замечательному художнику Астахову, я убеждался, что у этого Поливанова была своя историческая необходимость, и убедительная. В чем-то я стал ему сочувствовать, чем-то он меня привлек на свою сторону. Я увидел трагедию этого человека. Увидеть свою правду в отрицательных явлениях жизни — значит показать, в чем их сила и живучесть.

Самое драгоценное для меня — в той литературе, где совершается открытие характера, обстоятельств исторических, жизненных. Такого рода открытия могут происходить лишь на пути к правде, когда не уклоняешься от самых острых проблем бытия. Наверное, надо даже идти на них. Стремление идти на самые острые конфликты времени, искать истину в ее острейших столкновениях приносило успех нашей литературе. Смелость — одно из самых привлекательных качеств писательского дарования. Нужна смелость, чтобы перешагнуть сегодня через каноны и штампы мышления, каких-то вульгарных схематических представлений — нет, не о жизни, а о том, что полезно и что вредно. До сих пор есть критики, которые считают, что советской литературе не пристало, а советскому читателю «не полезно» трагическое, трагичность обстоятельств. А ведь жизнь трагична так же, как и была во времена Пушкина и Толстого, трагична потому, что никто и ничто пока не снимает проблем неудач, несчастий, смерти, одиночества. Все лучшее в литературе большей частью было связано с трагическим мироощущением.

Не стараемся ли мы обойти это? Не ищем ли прежде всего победителей? Почему мы признаем преодоление страданий, а сами страдания нам кажутся ненужными, малозначащими?

Я вспоминаю, как много сил пришлось потратить, отстаивая необходимость рассказывать о страданиях непреодоленных, о муках человеческих в «Блокадной книге». От нас ждали прежде всего героизма, а герои — это, как известно, люди, которые умеют одолевать страдания.

Может быть, еще более сложной и насущной потребностью литературы являются трагедии не войны, а сегодняшнего дня, в условиях нормальной жизни, где неслышные страхи, горе, разочарование открывают сложность и полноту человеческого существования».

Д. Гранин. Вопросы и ответы (Октябрь. 1981. № 9)

«Гранин — не такой человек, который может безразлично относиться к тому, что он видит, или к тому, что его окружает. Обладая острым, парадоксальным складом ума, он всегда реагирует неожиданно и очень точно на различные явления и проблемы.

Я вспоминаю, как мы с ним давали интервью для одной из газет ГДР. Он немного запаздывал, и корреспондент решил сначала проинтервьюировать меня, а затем задать те же вопросы Гранину. Я, как мне казалось, довольно гладко и правильно ответил на вопросы, касавшиеся воспитания творческой молодежи. Корреспондент был также вполне удовлетворен моими ответами. Затем пришел Гранин, и на те же вопросы корреспондента он ответил не только иначе, что вполне естественно, но так неожиданно, а иногда и абсолютно вразрез с моими «правильными» ответами. Это было сделано так убедительно, что нельзя было с ним не согласиться. К сожалению, в газете были опубликованы оба интервью. К счастью, моя фамилия была несколько искажена…»

Г. Ястребенецкий. Не только о скульптуре (СПб., 2008)

«Было это в 1980-х годах, заседала Топонимическая комиссия при Ленсовете. Среди вопросов было переименование Пушкарской улицы. Партком и дирекция Электротехнического института предлагали переименовать ее в улицу имени профессора Богородицкого. Ректор института, депутат, заслуженный профессор, кажется, еще и лауреат и пр., и пр. Ордена, звания… Недавно умер, надо почтить его память. Возражений нет?

Вел заседание какой-то зам и председатель Ленсовета, тоже известный тогда, а ныне, хоть убей, не вспомнить фамилии. Я поднял руку — против. Этот начальник поморщился — почему вы против? Я говорю — старинное название, со времен Петра, жили пушкари, словом, всякие исторические доводы. Разумеется, никого они не тронули. Народ-то не питерский, все пришлые, из провинции. Думаю — плохо дело.

Секретарь парткома ЛЭТИ: Мы-то думали, что вы, товарищ Гранин, нас поддержите, вы певец ученых, это ваши герои, что же вы против?

56
{"b":"786325","o":1}