— Побыстрее очухивайся от эффекта Глозона! — велел искаженный ротовой полостью маски голос. — Мы хотим знать, зачем ты полез в епископский дворец…

У Паньли почувствовал, как давит слегка на голову абразская хлопковая шапочка. Он должен был любой ценой выиграть время, чтобы восстановить связь с Кхи — этой первичной энергией. Он приглушенно застонал, одновременно работая над восстановлением внутреннего спокойствия.

Носок сапога ударил его снова — между лопаток. Он решил не обращать внимания на боли, как во время упражнений в монастыре Селп Дика, где инструкторы часами заставляли новичков сохранять так называемую позу медного всадника. Гордость заставила У Паньли Паньли продержаться дольше, чем одноклассники, пока его не отказались держать трясущиеся ноги, не стукнулись друг о друга колени, не свело горящие бедра, пока он не свалился в слезах на мокрый песок берега. Он заметил, что сопротивляться выходит лучше, когда перестаешь мысленно подкармливать боль.

— Подымайся, грязный террорист!

Оват с такой силой пнул его, что, ударив рыцаря по поясничным позвонкам, нога скользнула до основания черепа и сорвала хлопковую шапочку.

— Встать! Тебе место, и без проволочек, — перед трибуналом Святой инквизиции!

Обернув разумом точку средоточия Кхи, У Паньли постепенно воссоединился со своей жизненной энергией и ясностью мысли. Он снова слился с самим собой, с любовью Катьяж, со своими противниками. Его сознание безостановочно ширилось, охватывая наемников, стол, скамью, стены. Как перед тремя охранниками в вестибюле бастиона, как перед Жанклом Нануфой, ему стали доступны иные глубины пространства и времени, он проникал в замыслы овата и его людей, он угадывал их решения, прежде чем они успевали их осуществить или выразить.

— Гляньте на его макушку, оват! — сказал кто-то. — Смахивает на вечную тонзуру…

Оват присел рядом с У Паньли, схватил его за уши и повернул голову, чтобы рассмотреть тонзуру, выбритую во время церемонии посвящения и закрепленную «лунным кремом».

— Наверное, естественное облысение, — пробормотал офицер-притив. — Абсуратских рыцарей не осталось: последнего, которого опознали, звали Жак Аскуин. Ноухенландские крестьяне схватили его, пока он спал, выставили на деревенскую площадь и расхватали кусок за куском.

От группы наемников отделился один и указал на гладкий кружок диаметром пять или шесть сантиметров, проступающий в коротком густом ежике У Паньли.

— Извините, оват, но я не раз дрался с рыцарями и знаю разницу между облысением и вечным постригом. Граница естественного облысения выражена не так резко. Еще обратите внимание на цвет этого маленького кружочка кожи: он желтоватый, как будто его натерли воском… Перманентная пигментация, вызванная лунным кремом.

Оват отпустил голову У Паньли и выпрямился с живостью змеи, гнезду которой угрожает незваный гость.

— Чертовы рыцари таки еще остались! — прошипел он осипшим от ярости голосом.

— Он, наверное, не последний, оват. До битвы при Гугатте их тысячи были раскиданы по колонизированным мирам. Кто-то не получил вызова или получил его слишком поздно, и они не смогли вернуться на Селп Дик. Они рассеяны, и поэтому больше не представляют никакой угрозы, но время от времени того или иного из них обнаруживают — как беженца в отдаленном мире. Этому, наверное, взбрели в голову какие-нибудь идеи, и он попытался проникнуть в епископский дворец… Может, это как-то связано с сегодняшним штурмом…

Глаза овата в узких прорезях черной маски сверкнули гневом.

— Позаботимся об этом немедленно. Незачем ждать, пока он справится с эффектом Глозона. Отведите его к скаиту-инквизитору.

Он хотел было ударить лежащего человека в четвертый раз, но на сей раз его нога встретила только пустоту. У Паньли предупредил намерение офицера и перекатился. Он поднялся на ноги в нескольких метрах и испустил свой крик смерти, высвободив всю энергию Кхи, накопленную за время их разговора. Трое наемников, скошенных смертельной вибрацией, отлетели назад и тяжело грохнулись на спину. У Паньли развернулся, не прекращая крика. Поворотом торса он увернулся от первого диска, который слетел с вытянутой руки одного из его противников и задел его плечо, прежде чем врезаться в висящий на стене щит.

— Проклятый крикун! — зарычал оват, который нырнул в сторону, чтобы крик смерти его не задел.

На направляющих заскрипели очередные диски, устремившиеся к У Паньли, но он, непрерывно прыгая и ускоряя движения, сумел с легкостью уклониться от них. У него было то преимущество перед наемниками, что он предугадывал их решения, читал траектории острых металлических шайб, нацеленных в него. У Паньли перешел во вневременную вселенную, которая позволяла ему распараллеливать единовременные действия, разрешать несколько ситуаций одномоментно.

Шестеро из его противников уже лежали на плитках посреди рассыпавшихся собственных дисков. На несколько секунд ему пришлось остановить крик, чтобы перевести дыхание, и он сосредоточился исключительно на шипящих вокруг него снарядах. Впервые в своей жизни он сражался с таким количеством врагов одновременно, и сильная усталость, обостренная недавним переносом, начинала сковывать его конечности. У Паньли обнаружил, что его рефлексы притупляются, и что, хотя наемников осталось всего четверо, ему все труднее становится предсказывать их замыслы. Его одежда промокла от обильного пота и отяжелела. Он восстановил самообладание, что было сил отогнал охватывающую его депрессию, постарался взять под контроль свое дыхание и сосредоточиться на Кхи. Краешек вращающегося диска пролетел в нескольких миллиметрах от его щеки, другой диск коснулся его макушки. Когда У Паньли решил, что накопил достаточно энергии, то отворил рот и испустил низкую, убийственную вибрацию из самых глубин своего чрева. Крик смерти не был каким-то воплем, как намекало его название, но фундаментальной частотой, концентрированной волной, сравнимой с лучом высокой плотности. Он вызывал необратимые повреждения в головном мозгу, но мог также, если ударял противника в нервное сплетение, остановить его дыхание или навечно прекратить работу сердечно-сосудистой системы.

Крик У Паньли, хотя и потерял отчасти в эффективности, сразил двоих из наемников и оглушил двух других. Остолбеневшие, с пустыми глазами они упали на колени и тщетно пытались вздохнуть. Он же, не теряя времени на их добивание, сомкнул рот и бросился к широкой входной двери; но, когда У Паньли миновал две трети просторной комнаты, перед ним из тени вырос черный с головы до ног силуэт овата. Офицер притивов оставался в стороне, ожидая, пока его люди разберутся с рыцарем-абсуратом, но оборот дела вынудил его выйти из своего укрытия, чтобы сразиться с грозным гостем самому. Исход схватки не вызывал у него сомнений, и он не счел нужным вызывать подкрепления через личный коммуникатор. Теперь набирать секретные коды не было времени, и он с опозданием осознал, что недостаток проницательности (или офицерское высокомерие — что сводилось к тому же) завел его в опасную ситуацию.

Он был вооружен не метателем дисков, как его люди, а короткоствольным волнобоем и крохотными вздыбливающимися иглами с мгновенно действующим ядом, разбросанными по подкладке его черного комбинезона. Оват выбрал этот второй вариант — с одной стороны потому, что рыцарю не составит труда уклониться от лучей обычного оружия, с другой стороны потому, что об этих жалах в форме информировали одних притивов-офицеров. Чтобы победить, ему было достаточно использовать момент, когда рыцарь прервет свой крик смерти и бросится в рукопашный бой. Притив нажал кнопку под воротником комбинезона и почувствовал легкие щелчки, с которыми иглы выходили из чехлов.

У Паньли на мгновение заколебался. Он исчерпал свой текущий резерв Кхи, и не стал пытаться пополнять его, а подумал: не лучше ли сразиться в традиционной схватке — голыми руками и ногами — с последним противником, который преграждал ему путь, и с виду не был вооружен. Поэтому он занял оборонительную позицию: ноги согнуты, плечи развернуты в пол-оборота, правая рука в защите перед лицом, а левая — на уровне солнечного сплетения.