Перед двумя входами в зал разгорелось препирательство. Церемониймейстеры предупредили дежурных гвардейцев, что в амфитеатре сможет еще разместиться не более дюжины лож, а в коридорах толпилось более двухсот человек. Они сначала перебранивались, а затем, когда стало ясно, что слов уже недостаточно, вылезли из лож и принялись молотить друг друга по ребрам руками и ногами. Взвод Пурпурных гвардейцев, вызванный на подкрепление, обрушил на их головы ради восстановления спокойствия все мыслимые кары вселенские.

Кардиналы и высший викариат занимали ближайшие к центральной эстраде ряды. Их мрачные замкнутые лица выдавали их озабоченность: со временем скаиты — инквизиторы и стиратели, — стали подлинными столпами церкви, и их предательство, столь же грубое, как и неожиданное, грозило привести к обрушению всего здания. С разных планет империи Ангов — из столиц и удаленных миссий — приходили тревожные новости. Коренное население восставало и отправляло миссионеров, экзархов и даже нескольких кардиналов-губернаторов на медленные огненные кресты. Единение вокруг Церкви Крейца, которое обеспечивалось лишь почти суеверным ужасом, нагоняемым инквизиторами, теперь крошилось, распадалось; народы, конечно, обращались в веру пусть и насильно, но только ради их спасения — однако они-то этого не осознавали и чувствовали себя освобождающимися от ига. Из массы прелатов, которых на пике славы крейцианства прочили кандидатами в наследники муффиального трона («наследование» было не совсем верным термином — возможно, прежний муффий еще не умер), очень немногие упорствовали в своем предприятии: очередному верховному понтифику заранее сочувствовали, потому что после многих лет увенчанного лаврами славы продвижения Церкви предстояло претерпеть существенную остановку, возможно, даже унизительное возвращение к началам. Безусловно, будет выкопана из могилы инквизиция в ее древнем варианте, но, лишенная телепатического потенциала скаитов, она не помешает ересям, расколам, инакомыслию размножаться на земле Сиракузы, на спутниках, и все вернется к той же точке, что и три тысячелетия назад. Проделанная работа, жертвы миссионеров, самоотречение экзархов и викариев грозили пропасть втуне. Священнослужители разглядывали бело-золотой опталиевый пол, как будто видели валяющиеся на нем осколки своей разбитой великой мечты.

Церемониймейстеры разошлись по сторонам, и в центре сцены оказались Император Менати, его супруга дама Аннит и трое их детей. В поразительной тишине, окутавшей огромную залу, слышался стрекот камер в автопарящих кабинках ГГ.

Император, дама Аннит и дети, два принца и принцесса, были одеты в белое — облеганы и накидки; впечатление строгой сдержанности усиливалось полным отсутствием декоративных локонов, макияжа, перламутра и аксессуаров. Менати показался даже более распухшим, чем обычно (множеству женщин страстно захотелось, чтобы было покончено с этим мужчиной, чей неуклюжий натиск им довелось вынести), дама Аннит — даже более сухопарой, чем постоянно (кое-кто из мужчин сохранил болезненные воспоминания об ее выступающих костях), дети столь же бесцветными, как и всегда (капризные, злые, прожорливые и тупые уроды, по мнению сменявших друг друга на этой службе гувернанток).

Император Менати распростер руки, чтобы потребовать молчания, которое и так уже было в его распоряжении, доказывая, что его разум частично утратил силы. Из крошечных динамиков, которые сидящие в ложах пододвинули ближе к ушам, раздался его грассирующий голос:

— Сегодня я в последний раз приветствую вас в этом дворце. Не то чтобы этому великолепному зданию было суждено разрушиться, но моему правлению после этого приема настанет конец. Необъяснимое исчезновение скаитов Гипонероса представляет ужасную опасность для империи Ангов и знаменует собой полное поражение семьи Анг.

Грубая искренность императора удивила придворных, поднявших подхалимство до уровня искусства (также именуемого автопсихозащитой или ментальным контролем).

— Я принимаю на себя ответственность за этот провал. Но будьте уверены, я не стану цепляться за эту власть, от которой некоторые, кажется, спешат меня отторгнуть. И я официально вам обещаю, что Анги никогда больше не будут вмешиваться в дела Сиракузы. Мой брат Ранти и двое его сыновей мертвы. Его дочь Ксафит, которая жила в провинции Ма-Джахи, откуда была родом ее мать, дама Сибрит, казнена несколько минут назад.

По собранию прокатился неприязненной волной ропот, и затих у подножия эстрады.

— Итак, два моих сына, моя дочь и я — мы последние четверо представителей рода Ангов.

С этими словами он вытащил из кармана своей накидки блестящий металлический предмет. Зрители в первых рядах с ужасом узнали характерную форму волнобоя. Император нацелил ствол в висок своему первому сыну, без колебаний нажал на спусковой крючок и раздробил ему череп. Куски мозга мальчика забрызгали белую накидку его отца, и крохотное тельце мешком упало на паркет.

Госпожа Аннит казалась совершенно безразличной к ужасному преступлению, которое только что произошло у нее на глазах. Она отреагировала не сильнее, когда ее августейший супруг казнил ее второго сына, а затем дочь. Ни у окаменевших церемониймейстеров, ни у гвардейцев, ни у священнослужителей в первых рядах не хватило ни времени, ни рефлексов, ни воли вмешаться, чтобы предотвратить эту бойню.

Затем Император Менати убил свою жену, пустив ей волну в сердце, а после, измазанный кровью и раскрошенной плотью родных, он подошел к краю эстрады и надолго вперился в стену из лож над собой.

— Я последний из Ангов! — вызывающе прокричал он. — Последний из Ангов, слышите вы? Прости, Сибрит…

Он сунул дуло оружия в рот. Кости его черепа подбросило до уровня лож четвертого яруса.

— Вы знаете, куда ведет этот проход? — спросил У Паньли.

Фрасист Богх медленно покачал головой. Выйдя наощупь из мастерской, они пошли чередой галерей, которые завели их в настоящий лабиринт. Глубокая тьма, царившая в подвале епископского дворца, затрудняла ориентирование, превратила его в блуждание наугад. Тьму время от времени рассекали далекие молнии и тогда продолжительный грохот нарушал тишину, показывая, что между осгоритами и имперскими войсками продолжаются ожесточенные бои.

Они решили обследовать дворец в поисках деремата, который мог бы перенести их на Мать-Землю. Фрасист Богх по примеру бывшего рыцаря надел комбинезон наемника-притива и, несмотря на гадливость, спрятал лицо под белой маской. Когда слизистые и кровящие обрубки трансплантата коснулись его висков, щек и, что самое ужасное, губ, его потянуло на тошноту. Отвратительный запах начавшей разлагаться плоти только усилил дурноту. У Паньли помог ему прикрепить маску, оторвав полоски ткани и завязав их за воротником. Они экипировались парой взятых с трупов волнобоев каждый, и отважились покинуть мастерскую. Пока что они еще не встретились ни с одним бойцом — ни с другом, ни с врагом, — и продолжали продвигаться наудачу через темные галереи.

— Так вы собственного дворца не знаете? — раздраженно спросил У Паньли.

— В этом здании такие запутанные подвалы, что сотни лет не хватило бы, чтобы в них разобраться!