Предместья начались неожиданно; встречные лачуги стали редкими и вскоре пропали. Мимо теперь проскальзывали лысые рощи, неровные пустоши, низкие склоны, кривые тропы. А потом… ненадолго всё, о чём я думал, отошло на второй план.

Дорога пролегала вдоль погоста. Я увидел надгробия за искрошившейся, а местами вовсе отсутствовавшей каменной оградой. Они жались друг к другу, как и дома в городе; многие просели и опасно накренились. Я рассмотрел несколько глубоких ям, а в одном месте – следы костра. Над всем этим нависал барочный, слишком вычурный для бедных мест костёл; он казался куда менее запущенным, чем Кровоточащая часовня, белел ангелами и сиял крестами, но всё равно производил мрачное впечатление, словно жемчужная подвеска в общей могиле. Солдат у ворот не было. Зрелище заставило меня вздрогнуть во второй раз за день. Я хотел о чём-то спросить, но вспомнил, что меня не поймут. Мы проехали мимо.

Звук, которым встретил меня гарнизон, удивил – это был раскатистый лай. Едва выбравшись из своего великолепного экипажа, я увидел, как меж двух рядов домиков с замшелыми крышами ко мне трусит большая белая собака. Хвост её завивался бодрым колечком; уши стояли торчком; лапы с силой отталкивались от земли, поднимая тёмные комья. Благородный зверь, намного приятнее модных тявкающих крысёнышей, которых держит сейчас знать. Я обернулся к кучеру, и тот каркнул два непонятных слова, поведя ручищей перед собой. Я подумал, что он указывает на собаку, но ошибся.

– Он сказал: «Старая Деревня». Сюда вам нужно? Кто вы? Альберт, ну, к ноге.

Ко мне обратились по-немецки, и куда чище, чем говорил, например, Бесик или завсегдатаи «Копыта». С крыльца ближайшего дома сошёл плотный мужчина с шапкой встрёпанных тёмных волос и громадными бакенбардами. Пёс приблизился к нему, и уже вдвоём они неторопливо направились мне навстречу. Кучер встал навытяжку; я вежливо улыбнулся, представляясь и вынимая из кармана свёрнутый приказ императрицы:

– Барон Герард ван Свитен, медик из Вены. И если здесь я могу найти Брехта Вукасовича, то да, моей целью было именно это место.

Мужчина окинул меня взглядом с головы до ног и деловито кивнул.

– Вукасович перед вами. Чем могу?..

Мундира на нём не было, и я представлял его себе несколько в лучшей форме. Но выправка, широкие плечи и походка всё же намекали на военный чин, так что я мог бы и догадаться. Мы обменялись крепким рукопожатием, после чего Вукасович углубился в изучение поданной мною бумаги. Лицо его – скуластое, носатое, всё какое-то острое, но не лишённое приятности – оставалось непроницаемым, только насупились выразительные чёрные брови и пролегли морщины на бледном лбу. Я, ожидая, стал глядеть по сторонам.

Дома за спиной командующего были старые, но чинённые, дорога меж ними – расчищена. Издалека доносился запах конского навоза, слышалось ржание. Вглядываясь в тёмные макушки елей, я мог догадаться, что за домами и конюшней начинается безлюдье, которое разнообразят только возвышенности и ущелья. Гарнизон – что-то вроде форпоста перед неизвестностью. Следующие городки, деревеньки и станции – в полусутках езды, не меньше. По карте мне смутно помнилось именно так.

– Значит, будете выискивать корни суеверий и убеждать нас, что всё это чушь… – Командующий говорил медленно, не поднимая глаз. – Вовремя явились.

– Именно, – подтвердил я, пытаясь избавиться от странного ощущения: происходящее Вукасовичу не по душе, хотя он скрывает это.

– Что ж. – Он вернул бумагу и отряхнул руки так, будто она была грязная. – Хорошо. Что от меня-то требуется?

– Например, при необходимости предоставлять мне солдат в сопровождение. – Я начал с того, что казалось мне наиболее необременительным, но подтекст легко угадали.

– Чтоб раскапывать могилы и не подпускать люд, пока вы это делаете? – Вукасович хмыкнул. – Ну, та ещё идейка: бороться с осквернением трупов, оскверняя трупы.

После инцидента с Бесиком я временно запретил себе любые споры с местными и потому не стал разъяснять, чем эксгумация и вскрытие отличаются от протыкания осиновым колом, четвертования и сожжения.

– Возможно, придётся что-то раскапывать, да, – честно отозвался я. – Но не сейчас. Я предпочёл бы начать с живых и сразу задам вопрос. Я недавно проезжал кладбище и не видел там солдат, хотя герр Мишкольц упоминал, что они стоят на карауле. Где же они?

Вукасович вымученно улыбнулся. Мне всё меньше нравилось его поведение.

– Вопрос вяжется с вашим желанием начать с живых, – наконец уронил он и сделал рубленый приглашающий жест. – Ну так идёмте, я вам кое-что покажу.

Он повёл меня вглубь Старой Деревни. Всюду – на крыльцах, в проёмах, на участках – встречались солдаты. Ясно было, что здесь они обосновались прочно: перед домами сушились вещи, а местами виднелись подобия грядок, пока пустые. Командующий подтвердил мою догадку:

– Тут жили местные, но с прошлой войны мало кто вернулся. Старики перемёрли… дома стояли пустые. Вот мы и заняли их – всё лучше, чем в городе, у молодёжи меньше желания предаваться неподходящим вещам. Женщины, карты, выпивка…

Я промолчал. Вукасович, обрюзглый, потрёпанный и сонный, сам напоминал любителя излишеств. Сейчас спиртным от него, конечно, не пахло, да и рубашка была слишком неопрятной, чтобы предположить, например, что он с кем-то сожительствует. Я одёрнул себя: военная инспекция – точно не моё дело; главное, в части есть порядок и налажен быт.

Неожиданно пёс, резво перед нами трусивший, остановился и зарычал. Густая шерсть на холке вздыбилась; над ощеренной губой показались желтоватые клыки.

– Пойдём, дружище, – сказал я, огибая его и хлопая по напрягшейся спине.

– Он туда не пойдёт, – сухо ответил Вукасович.

Вспомнив разговор со священником, я уточнил:

– Это последняя оставшаяся местная собака?

– По-видимому. Так поговаривают горожане. – Командующий указал на ближний дом, дверь которого была плотно закрыта. – Сюда. – Он взялся за ручку.

В тесном душном помещении оказались несколько человек, в том числе высокий, сутулый военный медик. Они толпились над слабо освещённой фонарём койкой, где без движения лежал молодой белокурый военный. Веки его были опущены; воротник рубашки расстёгнут, видимо, чтобы облегчить рваное дыхание. Следов ранений я не видел, равно как не видел, чтобы медик, держащий коробочку с нюхательной солью, что-либо делал. Беспомощное недоумение отражалось в его больших, как у совы, водянистых глазах.

– Что у вас случилось? – негромко спросил я.

Пока мы не привлекли внимание присутствующих; они о чём-то хмуро шептались, бросая на желтоватого от фонарного света юношу нервные ломкие тени. Вукасович устало моргнул пару раз, скользнул по подчинённым взглядом и с неохотой ответил:

– Анджей Рихтер и ещё один солдат, Ференц Бвальс, как раз стояли сегодня на часах на погосте. Они вернулись на рассвете, ну, Бвальс привёз товарища… таким.

В это мгновение несчастный пришёл в себя и сипло застонал – низкий звук напоминал скорее вой ветра. Отгоняя эту нелепую ассоциацию, я уточнил:

– Обострение какой-нибудь болезни? Или… некое нападение?

– Бвальс предположил второе. А впрочем, он сам вам расскажет. Бвальс!

Люди у постели – солдаты и врач – глянули на меня. От них отделился жилистый темноволосый юноша и, подойдя, сдержанно кивнул.

– Здравствуйте. Что вам? Кто вы такой?

Мне понравился живой взгляд его карих глаз, понравились узкое решительное лицо и твёрдый чистый голос. Правда, он был бледен и то и дело зачем-то одёргивал рукава невзрачного мундира. Но он хотя бы старался совладать с собой и выглядел менее подавленным, чем другие в комнате.

– Герр доктор… – в упор глядя на юношу, заговорил Вукасович, – приехал разбираться в странностях, ну, в городе. Я решил дать ему знать о нашем инциденте. Расскажете, что вы видели или… подозреваете? Вы таким взбудораженным вернулись, чего только не болтали…

Юноша передёрнул плечами – видимо, воспоминания были свежи. Перестав наконец теребить рукава и глубоко вздохнув, он начал: