Нужно будет самому проверить. Не сегодня. Попозже. Подготовиться. А то и заблудиться недолго.

Позвать, что ли, армейских друзей?

Я начал перебирать. Служба была таковой, что нас беспрестанно тасовали: сегодня ты в одной команде, через месяц в другой, ещё через месяц в третьей. Чтобы уменьшить вероятность возникновения личных отношений. Не в смысле сексуальных, а просто чтобы доверять друг другу доверяли, но и проверять проверяли. Докладывали друг на друга при малейших признаках нелояльности, дабы исключить возможность сговора.

Но я, то ли из-за самоуверенности, то ли ещё отчего, мог бы собрать человек десять. Или двадцать. Да только зачем? Попить-покушать, наследством похвалиться? Золотом испанским? Это приведет только к тому, что вместо одного меня законопатят десятерых. Да и вообще у каждого своя жизнь, каждый более-менее устроился. Семья, работа, повседневные заботы. Ради чего их грузить заботами своими? Разве что вот Влад Смирнов… Неважная у него жизнь, совсем неважная. Болеет он. Тяжело и непонятно. Вся группа, выполнявшая задание, вдруг заболела. Ну, их и попросили вернуться на гражданку. Ту группу я знал шапочно, новички, а с Владом успел пуд соли съесть. Он, Влад, в той группе был за старшего. На гражданке Владу поставили диагноз апластической анемии, иными словами, тяжелого малокровия. Удалили селезенку, лечат всякими препаратами – и живет он в полжизни. Или в четверть. Как в том мультфильме, еле-еле сил хватает телевизор смотреть. В случае со Владом – читать книгу, телевизор он на дух не переносит. Уж не знаю почему. Утром и вечером гуляет по часу, какая бы погода не стояла, а остальное время дома или в библиотеке. Это он мне однажды письмо написал. Ручкой по бумаге, бумагу в конверт, конверт на почту. Редкость по нашим временам. Мне так ещё дядя Леонард пишет.

Но дядя Леонард по-прежнему (понемножку, за штатом) преподает, а вот Влад пропадает. Дело не во второй группе инвалидности (она у него побольше иной учительской зарплаты будет, не потому что большая, а потому, что учительская зарплата крохотная), а просто дела у него нет. Ну, и будущего тоже. Он человек трезвомыслящий, хотел быть шофером-дальнобойщиком на собственном моторе, а потом даже фирмочку поднять на три-четыре фуры, а теперь какая ж фирма, если всей энергии хватает на два часа прогулки неторопливым шагом? Писал он мне, спрашивая, как мое здоровье, не хвораю ли. Не хвораю, ответил я, умолчав о головных болях. Учусь, подрабатываю помаленьку, в общем, на гражданке, как на гражданке.

Больше письмами мы не обменивались, чай, не девятнадцатый век на дворе. И не созванивались. Нужды не было.

А сейчас возникла.

Я взял спутниковый телефон, посмотрел номер в своем мобильнике и позвонил Владу. Поздоровавшись, сказал, что получил домик в деревне в наследство, неплохой домик, и пригласил пожить – и помочь разобраться со всякими доставшимися в наследство ништяками. Денег, если что, на дорогу переведу. Влад ответил, что деньги у него есть, чай, в соседней губернии живет, а не на Сахалине, спросил, как проехать и пообещал быть завтра ближе к вечеру. Его, мол, шурин привезет. Отбой.

Видно, жизнь у Влада нерадостна, раз вот так, без размышлений, сразу, он готов уехать, да не сам уехать, а шурин отвезет.

Ничего. Федор Федорович полагался (я думаю, что полагался) на своих людей. Нужно и мне обзаводиться своими. Нет, я, конечно, присмотрюсь к Владу, всё-таки время и обстоятельства нас меняют. На уровни в первый же не поведу, о золотом и оружейном запасе делиться не стану. Пусть просто погостит. Я был уверен, уж и не знаю почему, что здоровье Влада здесь поправится. Пусть не полностью, не совершенно и не сразу, но чувствовать себя он станет лучше, чем сейчас.

А там поглядим.

Я спустился в кабинет, не мезонинный, а тот, что на первом этаже. Захотелось восстановиться после разговора по спутниковому телефону – мне и в самом деле стало казаться, будто в мыслях возникла некоторая неупорядоченность.

На столе лежала папка. Обыкновенная. Тонкого серого картона. Давеча не было, а теперь появилась. Не иначе Войкович принес.

Я раскрыл. Машинописная страничка, и более ничего. Именно машинописная, на механической пишмашинке – и неровные ряды, и неровность окраски, и буквы а, е и я не мешает прочистить.

Итак.

Пуля, выпущенная из русской трехлинейной винтовки образца 1891 года, в народе именуемой «мосинка», разбив стекло, снизила скорость до шестисот восьмидесяти метров в секунду, и потому путь от окна до головы Валеры, сидящего за партой в третьем ряду, преодолела быстрее, чем за одну сотую секунду.

Человек не способен отчетливо выделить подобный промежуток времени, и потому для Анны Киселевой, учительницы математики, ведущей урок в восьмом Б классе, дырочка в оконном стекле и чудовищное изменение головы Валеры слилось в одно событие. Более того, ей казалось, что сначала лопнула голова ученика, и лишь затем появилась дырка в стекле.

Уроки безопасности в школе проводили кое-как, формально, и потому одни – больше девочки – просто визжали, другие бросились к двери, третьи – на пол, а четвертые устремились к окну, посмотреть, кто там стреляет. Будь это реальный террорист, ученикам пришлось бы плохо, но более выстрелов не последовало.

Через сорок минут прибыла полиция. К вечеру же выяснилось, что же случилось. А случилось вот что: член Совета Федераций Федерального Собрания Российской Федерации от Законодательного Собрания Чернозёмской области (заглавные буквы обязательны) Олег Замоскворецкий, приобрел для своей коллекции новый экспонат и, опробуя, сделал вид, что целится – и выстрелил. То есть сымитировал выстрел – он был уверен, что винтовка во-первых, в небоевом состоянии (сточен боек, распилен ствол и т.п.) и во-вторых, не заряжена. Так он объяснился в полиции, после чего был с извинениями отпущен как бы под подписку о невыезде. Был ли Замоскворецкий в состоянии наркотического опьянения, был ли белый порошок, найденный в его доме наркотиком, неизвестно, следовательно, и говорить не о чем. Расстояния от виллы члена Совета Федераций до школы равнялось восьмистам метрам, и попасть в голову ученика можно было лишь случайно – на этом настаивали представители Замоскворецкого. Случай, несчастный случай, а все остальное – домыслы врагов России.

Правда, тут же нашли прошлогодние фотографии в инстаграме самого Замоскворецкого – как он с «мосинкой» позирует то на фоне убитого медведя, то лося, то кабана но тут же аккаунт стрелка закрыли, а снимки и вовсе не комментировали.

В итоге дело завершилось примирением сторон (то есть Замоскворецкого и родителей убитого ученика), плюс Замоскворецкий пообещал оплатить замену разбитого стекла. Случилось это в октябре 2016 года.

Я позвал Войновича. И приготовился ждать.

Но не пришлось – он пришел секунд через пятнадцать.

– Звали, Иван Петрович?

– Звал, Владимир Васильевич! Один короткий свисток. Сами научили.

– Что-либо требуется?

– Требуется. Во-первых, завтра к нам должен приехать гость, мой армейский друг, Влад Смирнов. Он болен, в принципе тяжело, но насколько скверно чувствует себя сейчас, не знаю. Постель, питание, покой, прогулки, чтение. Дело я ему подыщу сам. Если что – можно медсестру в районной больничке нанять для ухода. А хоть и в городе, поручить нашим юристам. Инъекции делать, капельницы. Но это позже, сначала нужно будет посмотреть на Влада. Лишнего медицинского внимания он не любит… не любил, когда я его хорошо знал.

– А сейчас, значит, знаете не очень хорошо?

– Болезнь с человеком разно уживается. До поры. Посмотрим.

– Будет сделано. А во-вторых?

– Во-вторых я нашел на столе вот эту папочку, а в папочке – листок – я показал его Войковичу. – Откуда и зачем?

Войкович осторожно взял листок, посмотрел с напечатанной стороны, посмотрел с обратной, а затем аккуратно вернул назад в папку.

– Это ваш дядя печатал. Его манера. Да и пишмашинка его, «Любава».

– Хорошо, дядя. Но кто положил папку на стол?