— Цепа понесла от демона?

— Да, на, сама посмотри! — раздражённо крикнул Таргот и, схватив жену за локоть, резко распахнул дверь и толкнул женщину в хлев.

Она закричала от ужаса.

Корова вылизывала длинным языком существо в слизи и крови. У него было человеческое тело, по размерам равное примерно двугодовалому ребёнку и голова телёнка, покрытая чёрной шерстью. Оно слегка попискивало, перекатываясь с боку на бок на разбросанной по полу соломе и пытаясь встать.

У жены Таргота началась настоящая истерика. Она вопила, как сумасшедшая, рвала на себе волосы, а затем бросилась было бежать, но муж поймал её и затащил в дом. И снова побил, чтоб замолчала.

С глупой бабой было бесполезно советоваться, с детьми — и подавно. Решение было необходимо принять самому. И оно было труднейшим. Его корова родила демона. Что об этом скажут соседи, вся деревня? Можно было бы, конечно, попытаться избавиться от демона, пока ночь, унести куда-нибудь подальше, в степь, изрубить топором, зарыть в землю. Но кто знает, не обидит ли это демона Каджи? Видимо, он желал дать жизнь своему потомству, если не убил изнасилованную им корову, позволив ей зачать. Правда, глыба Каджи развалилась, но это не значит, что демона больше не существует. Наверняка он бродит где-то и всё видит и слышит. Нет, нельзя уничтожать его ребёнка!

Таргот снова побрёл в хлев. Присел на корточки рядом с полутелёнком-получеловеком или, точнее, полудемоном с человеческим телом и осмотрел его. Это было существо мужского пола и во рту у него были зубы. Не коровьи, нет. Это были зубы хищного животного: пилообразные, с острыми клыками.

Таргот схватился за голову. Надо было что-то решать.

Мир, в котором проживал Таргот, не был спокойным и благополучным, он кишел демонами разных стихий, которые время от времени кого-то насиловали и иногда оставляли насилуемому жизнь, и именно тогда в мир выходили чудовища. Таргот не раз слышал о таких случаях. В приокеанском городе Шалке, куда раньше, в урожайные годы Таргот возил овощи и муку, на рынках не раз доводилось ему слышать истории об этом. Говорили даже, что в океане существует остров Алмазов, на котором находились самые богатые алмазные прииски на Планете и хозяева приисков скупали туда чудовищ, детей демонов, чтобы отпугивать пиратов, которые могли бы напасть на остров с целью захвата и грабежа.

— А интересно, сколько бы заплатили хозяева острова Алмазов за этого «телёнка»? — вслух проговорил Таргот. — Ведь это настоящее чудовище, одни зубки чего стоят! Надо будет пойти в город, узнать, что и как. Кто знает, может, беда ещё обернётся удачей!

Чудовище поползло на четвереньках по соломе к вымени коровы и жадно припало к соскам толстыми телячьими губами.

— Эге, да ты, я смотрю, отнимаешь молоко у моей семьи! — произнёс Таргот. — Тогда следует избавиться от тебя, как можно скорее!

Он строго-настрого запретил жене и детям выпускать корову из хлева до поры, до времени. Человекотелёнок мог увязаться за ней или, оставшись в хлеву один, издавать слишком громкий рёв. Таргот накосил сухой степной травы, натаскал её на чердак над коровником, велев только этим кормить корову.

А сам повадился ходить чуть ли не каждый день в Шалку. Телеги с лошадью у него не было, денег, чтобы арендовать её у соседа тоже. Но он не ленился передвигаться пешком, лишь бы найти купцов, которые обычно возили нужные товары из Шалки на остров Алмазов.

Город Шалка был многолюден. Климатический пояс, в котором он находился, был субтропический, но жители Шалки имели пристрастие к очень толстым стенам, как в землях с умеренным и холодным климатом. Это усложняло работу строителей, потому что стены выкладывались из нескольких слоёв кирпичей, да ещё и в стенах оставляли многочисленные ниши — глубокие и не очень, служившие шкафами, столами и даже спальными местами. Кроме того, чтобы вентилировать жилища, не задыхаясь в них от зноя, в них оставляли по нескольку дверных проёмов, два — минимум. Домишки с тонкими стенами и только одной дверью считались жилищами совсем уж бедных людей, такие домишки и домами-то не считались, лачуги — да и только.

Уважающие себя граждане Шалки также не скупились на кирпичи и для того, чтобы обнести толстенным каменным забором и свои дворы. Порою, дворик был совсем невелик, но почтенно обнесён мощным кирпичным забором. Не очень высоким, но таким, что не каждый вражеский таран его пробьёт. И внутри таких заборов были ниши, в которые можно было что-то поставить, сложить, или отдыхать в них во время полуденного зноя, если ниша была достаточно просторная для спального места.

Кирпичные стены зданий и заборов Шалки заботливо обмазывали штукатуркой и покрывали, как правило, белыми или цветными, но очень бледными белилами или красками. Иногда на стенах делали какие-то рисунки, но также блёклыми красками, невыразительные, неброские. Внутри же жилых домов, наоборот, предпочитали тёмные тона: коричневые, синие, зелёные. Темны были и стены, и мебель.

Резко отличались от обычных зданий и храмы. Жители Шалки были богобоязненны, то есть, испытывали благоговейный страх перед любым божеством и старались не уменьшить это чувство, а усилить его в себе и обществе. Храмы строились обычно из тёмно-серых камней или цельных каменных глыб или кирпичей, которые покрывались тёмной краской или, если храм был богат, то облицовывались тёмными плитками. Темнота царила и внутри храмов, да и изваяния или иконы богов изображались обычно мрачно и сурово. Из почтения к богам стены храмов были очень толсты и в нишах их были размещены статуи божеств и горящие светильники, единственные источники света, потому что окна в храмах были очень маленькие, как будто яркий свет мог осквернить святилища.

Таким образом, здание, выделявшееся сумеречным пятном среди панорамы бледных домов, красноречиво говорило о себе, что оно принадлежит богам.

Несмотря на многолюдность, Шалка не был шумным городом. В нём были многочисленные узкие улицы, по которым скользили люди, преимущественно, в тёмных или серых одеждах, разговаривавшие негромко, напоминавшие тени. Этот город чем-то напоминал огромное кладбище, а его жители — души, видимые физическим зрением, как они снуют между могил-домов.

Тишина в городе могла быть только нарушена похоронной музыкой, звучавшей во время погребальной процессии. Когда по узким улицам несли носилки с мертвецом, об этом могли услышать на несколько километров от процессии. Душераздирающе ревела большая труба, такая большая, что музыканту её помогали нести ещё один или два человека, её звук чем-то напоминал ужасающий рык льва. Ей вторили другие глиняные духовые инструменты, визжащие тоненько, слёзно, сверляще. И всё это сопровождалось воем и стонами плакальщиц или родственников умершего, искренне скорбящих или притворяющихся таковыми.

Таргот ненавидел этот город. Дела его, обстоявшие неважно, не способствовали бодрости духа, поэтому кладбищенская атмосфера унылого города добавляла ему тоски. Куда ни шло ещё приезжать сюда на телеге, когда есть что продать и выручить за это деньги. А вот идти пешком и с голодным брюхом, да ещё и искать и не находить…

Торговцы, закупавшие товары для острова Алмазов, появились только к весне, остановившись на постоялом дворе неподалёку от корабельной пристани. И Таргот с вдохновлённым сердцем поспешил туда.

К тому времени дела его были совсем плохи. Семья осталась без молока, потому что человекотелёнок опорожнял вымя своей матери-коровы почти полностью. Питались только тем, что могли добыть мальчишки в степи: мелкими птицами, сусликами, не брезговали даже лягушками, выловленными в роднике, служившем источником воды для всей деревни.

Кроме того, ребёнок Каджи с каждым днём становился всё ужаснее. Он дичился людей, шипел и ревел, когда Таргот заходил в хлев, чтобы дать корове сена и воды, скалил хищные зубы. Но это ещё было не самое страшное.

Ужасен был взгляд этой твари. Это были не глаза глупого телёнка, нет. Из прорезей его глаз смотрела душа осмысленного существа. Это был, скорее, человеческий взгляд, более того, он был пронзительным, как у волка, да ещё и горел огнём. Это страшило более всего.