Гордыня, зависть и злобность Прозерпины взмыли из тёмных недр её души вверх и ударили в самый мозг — не очень умный и слишком горячий. Она уже представила себе, как она стоит на сцене, забрасываемая цветами, под бурные рукоплескания зала. Но даже в воображении её тешила не столько слава, сколько Мальвина, стоящая за кулисами и ломающая маленькие фарфоровые ручки от зависти и осознания своего краха. А потом она представила себе Мальвину в канаве — с осколками вместо рук и ног, перепачканную грязью, стонущую и плачущую и как она, Прозерпина, на неё плюёт. О, такое стоило того, чтобы вытерпеть даже адскую боль!

И боль на самом деле была адской, когда Алоизо остро отточенным ножиком водил по её личику, снимая с него стружки. Не помогало обильно выпитое вино, боль, казалось, сейчас отнимет разум. Она несколько раз теряла сознание. Наконец, всё было закончено и кукле прижали к лицу маску и крепко привязали её бинтами.

Карабасу-Барабасу пришлось заплатить маэстро Алоизу ещё двадцать золотых — за снятие стружек, ведь это была кропотливая, ювелирная работа.

Карабас-Барабас поместил в холщёвую торбу лежавшую без сознания Прозерпину и принёс её домой. Положил на пол в кладовке.

Куклы смотрели с ужасом на голову Прозерпины, освещаемую лучами заходящего вечернего солнца, проникавшими между прутьями маленького зарешеченного окошка в кладовке. Им казалось странным, что голова куклы сплошь замотана бинтом, на котором местами проступали капли крови и сама кукла лежала без движения и ничего не говорила.

Вечером никто не решился лечь спать возле Прозерпины, куклы отползли подальше, в углы, поджимая под себя ноги, и тесня друг друга. Они так и уснули сидя, оставляя пространство между собой и Прозерпиной.

Ночью Прозерпина пришла в сознание и просила пить. Куклы пробудились от её голоса и уже не могли уснуть, дрожа от страха и тихонько переговариваясь.

Утром никто не решился подойти к ней и напоить её. Сам Карабас-Барабас поднёс ей кружку с водой:

— Пей, пей, моя денежка! Выжила, не сдохла за ночь? Ну, значит, будешь жить и приносить мне доходы!

И грохотал безумным смехом.

========== Глава 37. Новое лицо Прозерпины ==========

Позднее Карабас-Барабас притащил в кладовку к куклам скамейку с прорезанной в ней дырой и уложил на неё Прозерпину. Поставил под дыру старую помятую миску, прихваченную ещё из хлама в сарае.

— Пусть отдыхает, — сказал он. — Заслужила почётный отдых! — и засмеялся. — А вы, деревянные, — он обратился к толпившимся у двери куклам, — будете кормить её, поить и чистить вот эту миску после её нужд.

— Но синьор Карабас, нам и подойти-то к ней страшно! От неё что-то исходит, кажется, если мы к ней только притронемся, то ужас перекинется и на нас!

— Ужас будет, когда по вам пройдётся моя плётка!

— Лучше запорите! Запорите нас хоть насмерть! Но мы к ней не притронемся ни за что! Это слишком, слишком страшно! Страшнее плётки, страшнее плётки эта её голова в бинтах! — со слезами ныли куклы.

И Карабасу пришлось перетащить Прозерпину в свою спальную и самому ухаживать за ней. ” — Ничего, — успокаивал он себя, — сейчас позанимаюсь этим гадким делом, зато потом она принесёт мне кучу денег и я перестану зависеть от той фарфоровой.»

Прозерпина провалялась на лавке день и ещё одну ночь, затем смогла вставать и выходить из спальной Карабаса. Куклы шарахались от неё с истошными криками, полными панического ужаса и Карбаса-Барабаса смешило это.

Ещё через три дня он вновь запихнул её в холщёвую торбу и отнёс к Алоизо, чтобы тот снял с неё бинты.

Маска удачно приросла к лицу Прозерпины. Теперь у этой куклы было совсем другое лицо: розовое, румяное, овал был округлым, мягким. Пухлый и алый, как кровь, рот. Маленький аккуратный носик, но не такой мелкий, как у черепа, какой когда-то был у неё. Глаза большие, но в меру, а не такие огромные пугающие глазницы, какие уродовали её лицо до операции. К тому же, на её глазах Алоизо нарисовал чёрной краской подводку, тянущуюся «кисульками» за внешними уголками глаз. Это Карабасу очень понравилось: подводка придавала зелёным злым с сумасшедшинкой глазам куклы какую-то демоничность. Над этими глазами разлетались наискосок тонкие коричневые брови.

Да, новое лицо Прозерпины было пригожим, но… Под подбородком у неё тянулось шея, туловище и конечности восково-жёлтого цвета; слишком широкие квадратные нескладные плечи, толстые руки; прямое, как бревно туловище, без всякого намёка на талию. И всё тело было какое-то бугристое, занозистое, неровное. А само хорошенькое личико окаймляла сбитая рыжая пакля волос.

— Ннн-дааа, толку-то, что я потратил на неё тридцать золотых, — с досадой проворчал Карабас-Барабас, остервенело плюнув себе под ноги.

— Красота слишком ценная вещь, чтобы стоить всего тридцать золотых, — заметил Алоизо. — Но если вы доплатите, я могу подправить остальное.

— Как же?

Маэстро деревянных дел взял в руки ножик и остриём указал на плечи Прозерпины:

— Я могу срезать вот тут и тут — и плечи станут более узкими и округлыми. Это не сложно, я возьму за каждое плечо всего по пять золотых. Руки слишком толстые, что делает из куклы безобразную раскоряку. Я смогу обтесать их так, что они станут значительно тоньше, тут работа не очень сложная, тут тоже по пять золотых. Пальцы, как видите, и вовсе какие-то несуразные, просто сардельки какие-то. Оттачивать каждый палец кропотливо, но за каждый палец мне больше двух золотых не надо. Итого за плечи и руки — сорок золотых.

— А тридцать я тебе уже заплатил, — угрюмо проговорил Карабас-Барабас, — стало быть, я потеряю всего семьдесят золотых? Однако…

— Ну, если вы не хотите, чтобы кукла выглядела изящнее и у неё не было талии, тогда да…

— А без талии-то она никуда не годится, — мрачно заметил Карабас-Барабас. — У фарфоровой-то талия, как гитара…

— Но талия — это уже сложная работа, здесь я вынужден запросить не менее пятнадцати золотых…

— Итого, восемьдесят пять, — мрачно выдавил из себя Карабас-Барабас.

— Зато ещё за пятнадцать золотых я доделаю всё остальное, не высчитывая мелочей: ошлифую каждый сантиметр на теле куклы так, что оно станет гладким, как атлас. Потом покрашу его в телесный цвет впитывающейся краской. И заменю ей волосы. Вот эту паклю выщиплю всю до волосинки, а потом приделаю ей копну из красно-рыжих волос, который будут сверкать, как шёлк.

— Сто золотых! — Карабас-Барабас схватился за голову.

Прозерпина, сидевшая в это время на рабочем столе Алоизо, слушала этот разговор и кукольное сердце её наполнялось холодным ужасом. Наконец, она не выдержала и произнесла:

— Вы так говорите, как будто собираетесь всё это делать не с живым телом!

========== Глава 38. Боль тебе только на пользу ==========

Карабас-Барабас с презрением посмотрел на неё:

— А ты уже не хочешь утереть нос Мальвине? Доказать, что ты лучше её?

— Но это же так больно…

— Не думал я, что ты такая неженка и так быстро сдашься! Я посчитал, что ты сильная и гордая. Поэтому хотел заменить Мальвину именно тобой. Поэтому выбрал именно тебя из этой жалкой стаи вонючих нытиков! Мне показалось, что ты не такая. Ты создавала впечатление, что ты лучше их!

— Но ведь то, что вы собираетесь делать со мной, невыносимо… Если уж так было больно, когда с лица стружки снимали, то что же будет, когда мне начнут тесать всё тело?..

— А ты хотела без боли? Победы без боли? Ты мечтательница, а не реалистка? — голос Карабаса-Барабаса сделался насмешливым. — Ты не была готова к боли? Ну, тогда считай, что та боль, что ты уже выдержала, была напрасной. Оставайся в тени Мальвины, мечтай о её платьях, её кровати и прислуживай ей!

Прозерпина молчала и плечи её вздрагивали.

— Ты колеблешься? Мы поможем тебе принять правильное решение! — проговорил Карабас-Барабас.