В вечность, откуда нет возврата…

Только один вопрос занимает меня в полете – я ведь до сих пор не знаю, как получаются новые ангелы. Да и есть ли они вообще – вот честно, не убежден. Пока не встречал.

Но юные демоны существуют в пропахших мышами подвалах, уж не нам в этом сомневаться. Да и не вам, раз уж вы рискнули начать жить.

Город был небольшой. Городишко. Городок. Как в той передаче с покойным Олейниковым и ныне живущим Стояновым.

От центральной площади, где банк и администрация смотрят друг на друга одинаково равнодушными окнами, куда не иди – скоро окраина. Как на северном полюсе, где любой шаг – на юг. Меня это устраивало.

Нам, собаками, везде комфортно. Но в безлюдных краях я не смог бы выполнить задание, а в больших городах слишком много мороки с человеческими эмоциями. Дробятся, смешиваются, накладываются друг на друга пластами. Да и неудобно иногда: ошейники я не люблю, а ломать ночью дверцы клеток в приюте мне не понравилось. Зубы болели, и когти на правой лапе пришлось отращивать заново.

Городок назывался Энском. Не в смысле совершенно секретный N-ск. Да и ничего иностранного в нем не было, если вы подумали, что это некий американский Henscom или еще какая дрянь.

Просто Энск, да – так и пишется, в четыре буквы. Обычный райцентр западнее Волги, населенный как урожденными энчанами, так и редкими приезжими. Последние были в основном по торговой части, с острым взглядом на то, где и что плохо лежит.

– Ты вот, Шарик, собака умная. Я по глазам вижу. Но почему почти не лаешь, никак не возьму в толк, – сказал мне Антон. Точнее, дед Антон, внучке двадцатый год уж пошел, скоро обещала приехать, навестить пращура. – И жрешь плохо, хотя на вид не больной. Странная ты зверушка…

Вот это верно. Куда уж страннее – столько времени лететь сквозь пустоту, теша себя мыслями, что из всех Разведчиков повезет именно мне – это уже вызов для мозга. А наткнуться на искомое и начать выполнение программы любого могло бы добить. Целиком коллоидные организмы обычно не выдерживали, слишком сложно не сломаться под натиском смены не только места, но и принципов бытия. Поэтому у меня в голове можно найти и органику, и кремниевый управляющий блок. Для надежности.

– Гав, – лениво ответил я Антону и лег на спину, подставив рыжее в белых пятнах пузо под жесткую хозяйскую руку. Помахал передней лапой, будто большой начальник с трибуны.

Дед засмеялся и начал чесать мне шею, скрючив пальцы на манер граблей. Хороший он мужик, Антон, когда трезвый.

А вот с едой действительно вопрос. Нет, я себе вырастил полноценное собачье тело, с пищеварительным трактом и всем остальным, но с упоением грызть кости? Помилуйте. У меня и времени-тона это нет, не то, что желания. Хозяина удивляет, но тут уж я потакать не стану. Тем более что лично мне для поддержания жизнедеятельности такая еда вообще ни к чему.

– Машка вечером приезжает, Шарик. Встретить надо… – дед добрался мне до живота и с упоением чесал жесткую рыжую шерсть. Ему этот процесс был куда важнее, чем мне. Да и приятнее.

«Не пей сегодня, вот и встретишь», – подумал я, но вслух только гавкнул еще разок, чтобы развеять сомнения, и, якобы разнежившись, заворчал.

За открытым по летней поре окошком с разбитым и аккуратно заклеенным скотчем стеклом вовсю цвела липа. Одуряющий запах лез в нос, отбивая нюх; липкие листья на тонких ветках норовили попасть в дом. Блаженное сонное спокойствие, если бы не мухи. Дед оторвался от моего пуза и схватил свернутую газету. И ему мешают, наверное.

Для меня все на этой планете было странно. Что мухи! Вся жизнь здесь подчинялась неким рациональным законам, которые разумные – на вид – существа норовили нарушить. И без того хлипкую конструкцию организма они тщательно травили этилатами и вдыханием дыма сушеных кустов Nicotiana tabacum. Прыгали под машины и с крыши. Грабили ради бумажных знаков стоимости. Воевали друг с другом, что совсем уж дикость. Меня спасала только кремниевая часть мозга, не подверженная эмоциям вообще.

Так меня учили.

– Внучка же… Повод все-таки! – решительно заявил дед, плюхаясь обратно на стул. Муху он не догнал, но слегка напугал – я чувствовал эхо примитивных эмоций. – Будешь, Шарик?

Он достал наполовину пустую бутылку с ярким пятном этикетки. Вот уж дрянь так дрянь! Я ради спасения жизни не стану такое вводить в организм.

…в Энске полдень! К последним новостям. Сегодня глава администрации нашего города торжественно открыл лестницу, ведущую…

Я приподнял ухо в сторону телевизора, но дед уже, чертыхаясь, жал на кнопку пульта. Изображение местного диктора осталось на месте, а вот звук мгновенно пропал.

– Не туда ткнул, – виновато заметил Антон и бросил пульт на стол. Перемотанная изолентой коробочка видела и не такое обращение, особенно по вечерам. – Стаканом задел, Шарик. Напугал тебя небось?

Шутник. Меня скоростной спуск из стратосферы не напугал, утонувшая в озере капсула – тоже, а он думает, я от его телеящика вздрогну. Не дождется.

Стакан тихо звякнул о зубы деда. Руки дрожат? Наверное, он настолько рад будет увидеть внучку. Черт их разберет, человеков, что и какие эмоции у них вызывает. Я для этого и работаю который год, только вот результата не видно. Органическая часть мозга время от времени нащупывает что-то, подводит итоги и скидывает в электронную, но целиком – как личность – я в местных нравах не разобрался.

– Р-р-р, гав! – громко заявил я хозяину.

Антон, быстро нацедивший себе вторую порцию, застыл на месте. Потом поставил стакан на место и виновато согласился:

– Да… Ты прав. Машка приедет, а я уже в слюни. Негоже так. Чем же заняться-то…

Я перевернулся на брюхо, потянулся и встал. Пора размять лапы и пройтись по улице. Там другие люди, там масса существ низшего порядка – вон, у соседки, корова есть. И все – источник сведений. Абсолютно все. Даже эти вот двое, сидящие на давно сгнивших досках, штабелем привалившихся к забору дома напротив хозяйского.

– Слышь, псина, сотка есть? – Не поверите, но это он мне. Шутят они так или это реальная безысходность?

Мужичок неведомого возраста вскочил с досок и направился ко мне. Какие уж тут шутки, просто дурак. И второй не лучше – сидит щерится беззубым ртом, смешно ему. Щетиной аж до глаз зарос, не хуже меня, только моя рыжая, а у этого – седая. И вся клочьями какими–то. Бутылку не урони, это ж горе будет!

Действие равно противодействию, сие местный ученый давно открыл. Вот и нечего ко мне руки тянуть, грязные они у тебя. Да и воняет от обоих алкашей как из помойки – моча, перегар, немытые отродясь ноги.

– Решка, держи гада! Он мне руку прокусил! – завопил тот, что на ногах. И ладонь себе в рот сует, нервничает. Я-то отскочил сразу, а он мечется.

– Говорил, не лезь, – равнодушно ответил сидящий. – Давай бухнем лучше. А потом к Нюрке за еще сходим.

– Денег нет, – невнятно из-за руки во рту промычал укушенный. – А псину я повешу сейчас. Поймаю и – на липу вон!

– Дурак, что ли? – слегка удивился Решка. – Охренеешь ее ловить. Да и зубастая она. Давай, Федор, выпьем. За новую лестницу мэра, чем не повод?

– Пошел ты… – прошипел тот, вытащив руку изо рта и рассматривая алые точки от моих зубов. – Убью тварь!

Из дедова окна за моей спиной грянуло:

Come as you are, as you were

As I want you to be!

Закинул второй стакан все-таки, паразит. Он до этой дозы музыку никогда не включает. Само окно из–за цветущей липы видно не было, но озверевший Федор схватил валявшийся на дороге кусок кирпича и запустил на звук. Нервный он какой–то, право слово.

Чем ему «Нирвана» не угодила?

Где-то в глубине веток посыпались стекла. Кобейн поперхнулся на полуслове и затих, а мгновенно сообразивший неладное Решка уже тянул Федора за рукав в сторону: